Тропы вечных тем: проза поэта

— Мне скучно, — сказала она.

Муравьиха сорвалась с травинки и попала в переплёт травы. Я тотчас позабыл о ней и занялся пауком, который бегал по воде, недалеко от кончика моего башмака. Он бегал как заведённый. Это был завзятый конькобежец. Он работал на публику. Я вспомнил, что мои коньки давно поржавели и лежат, перевязанные гнилой бечёвкой, в тёмном затхлом сарае на самом дне [моего пыльного детства].

— Ты не слушаешь меня, — обиделась она. Она до этого ничего не говорила. Я вспомнил, как она смотрела на Шрамко, который брал жареный картофель ножом и громко чавкал, и сказал:

— Почему тебе не нравятся наши мальчики?

— [Они пошляки и дурно воспитаны] [Они не оригинальны и серы.] Я их презираю, Шаповалов самодовольный дурак, и гитара его пустышка и дура. Шрамко пошляк и <наушник>, а этот дисцилированный тип — с жёлтыми зубами… Как они противны.

— А Пыжов? — [спросил я с интересом].

— Пыжов [ещё] [телёнок] [\сосунок/].

[Я пропустил это мимо ушей.]

[ — А девчонки?]

— Есть и девчонки, — неохотно сказала она, — но я не люблю девчонок.

[Я не знал, как себя вести дальше] и молчал. Потом решил молчать. Она [была] заинтересована. Такие люди придают особый вкус жизни. [Если б я знал, что Шрамко подслушивает нас, я бы в ту же минуту дал ему в морду.] Я видел её в профиль. Она говорила:

— Все они в большей или меньшей степени [обыкновенные] серые посредственности и плывут по течению. \Помнишь/ О таких Горький сказал: Ни сказок о вас не расскажут, ни песен о вас на споют.

Самое слабое место во всём том, что она говорила, было то, что на неё действовала минута. Смирнова хандрила. Ей не с кем было поделиться, У неё должно быть неудачный роман. Правда, мне такое пришло в голову не сразу, но так оно на самом деле и оказалось. Я ошибался, а она лгала: ей не было скучно, ей было одиноко.

Она давно замолчала, и глядела в сторону.

— Дай свою руку, — сказала она.

[Она меня всегда обезоруживала.] Я дал ей свою руку. Она сжала её обеими руками как-будто приценивалась. [Что она хиромантией занимается.] До меня смутно доходило, что я ей кого-то напоминаю. Она меня с кем-то путает. Я штудировал Канта и Спинозу и страшился влипнуть ни за грош. [Но я не знал, что уже влип.]

Я молчал и никто не знал, что Шрамко подслушивал. Ему вскоре надоело и он побежал через пашню доносить. Когда я открывал дверь, на меня смотрели. Подошёл Витька, и мы отошли в сторону. [Надо было что-то делать. Я сказал:]

— Пойдём, я тебя познакомлю со Смирновой.

— Ага, — сказал он, — ты с ней заодно, — и добавил: — Сегодня мы все познакомимся [со Смирновой и тобой] друг с другом на Комсомольском собрании.

Витька был комсогр. Это был [молодой] парень. Он не был телёнком. Собрание прошло при полной <неразб.>

— Учтите, я не пошляк! — заявил Шрамко на собрании. [Я требую исключить её] Я не позволю ковыряться во мне как в … Пусть она извинится передо мной и учтёт свои ошибки.

Это был пошляк чистой воды. Я его запомнил, когда он приставал к незнакомым девчонкам на танцах и тащил их [за руки] танцевать, как тащат скотину за повод.

Шаповалов встал и с серьёзным лицом сказал:

— Все видели — я сдавал [вступительные] экзамены в солдатской робе. А она, — кивнул он куда-то в сторону, — шла на них из парикмахерской, на иголочках, блестя маникюром и в таком духе. А я четыре года дубасил, я мёрз и не досыпал в караулах, за спиной был склад с боеприпасами, а кругом хоть выколи глаз. И всё это для того, чтобы она маникюрилась и считала других людей ниже своих каблуков, да?! Я не хочу её теперь даже замечать.

Потом Шаповалов не выдержал [и обидчиво спросил]:

— Пусть она объяснит, почему моя гитара [пустая] дура?

Кругом засмеялись. [Собрание, как говорится, превращалось в фарс.]

Витька с трудом добился тишины.

[ — Как вы можете! — закричал Витька.]