Читаем Троща полностью

Хто б міг подумати, що статейка якогось Калістрата Кропиви справить таке глибоке враження на гегемонів із нашого цеху. Замість відцуратися бандерівця і викинути його зі свого трудового колективу, вони, як і Довбня, почали виявляти до мене надмірну повагу. Раніше, бач, думали, що коли чоловік не п’є, не курить, не забиває з ними «козла», то він якийсь штунда чи несповна розуму, аж тут побачили, що справа набагато серйозніша. Де й ділося розгнуздане панібратство. Навіть Пашка Самохвалов, беручи приклад зі старших, почав звертатися до «діда» на ім’я та по батькові, а свідок Єгови Йосип облишив навертати мене у свою віру і взагалі став сторожко-мовчазним. Особливо мені подобався вахтер гуртожитку «дядя Коля», добродушний, завжди п’яненький, кривий на ногу чоловік (казали, що він скалічів у ЦРМП і як компенсацію отримав легку роботу вахтера), – відтепер, він, уздрівши мене ще здалеку, підводився зі свого насидженого місця і підносив руку до скроні, віддаючи честь, причому його важкий ціпок завжди гримав на підлогу.

Зізнаюся, така опінія мене потішила, бо я зрозумів, що в цьому місті на Дніпрі-Славуті ще не все втрачено, що під його чавунним панцером жевріє козацька іскра. Це мені додало гумору, і я вирішив ближчими вихідними обходити все середмістя у пошуках своєї долі, яка зашпорталася десь у сімнадцятому столітті. Уже років триста буде, як вона, сердешна, зачепилася спідницею за пліт чи, може, впала в Дніпро, а я її кличу-викликаю і ніяк не можу докликатися. Вийди, вийди, доленько, із води, визволь моє серденько із біди. Що тут не ясно?

Замість долі від Дніпра тягне сирістю, дме холодний вітер. На головній вулиці він розвертається лобом до мене, жене назустріч пожухле листя, пилюгу і сміття. Я піднімаю комір плаща, але нітрохи не їжачуся; навпаки, розправляю плечі і йду назустріч вітрюгану. Не нагинаю голову вперед, бо тоді неодмінно закладу руки за спину, а це небезпечна для психіки звичка.

Я залюбки випив би кави, але не хочу тривожити одну затишну місцину. Тому спершу йду на Головпошту. Мені, щоправда, ніхто не пише, як тому бідному полковникові, що не може дочекатися пенсії. Ну, мені до пенсії ще далеко, а який-небудь лист може надійти «до запитання». Коли я виходив із зони, то попередив усіх листовно, що оберу собі для проживання козацьке місто на Дніпрі, тож прошу писати на Головпошту «до запитання». Таким, як я, суворо заборонялося в’їжджати в Західну Україну, Прибалтику і білоруську Гродненську область.

Головпошта стоїть на довжелезному проспекті Леніна, частина якого свого часу носила ім’я Гітлера, а як воно далі буде – не знаю. Я заходжу сюди раз на два тижні, аби мене менше запам’ятали. Нахиляюся до віконечка у скляній перегородці, називаю прізвище й чекаю, поки метушлива жіночка перегляне всі листи на мою літеру і, не підводячи голови, скаже, що ні, поки що нічого немає.

Але так було раніше. Сьогодні вона дістає із продовгуватого ящичка білий конверт і просить показати паспорт. Я зиркаю на адресу відправника і впізнаю розгонистий почерк Юрка Паєвського. Жук, мій дорогий Жучок таки обізвався. Ховаю конверт у кишеню плаща й виходжу на вулицю. Тепер треба знайти затишне місце, щоб спокійно перечитати листа. Повертаюся спиною до вітру і йду до найближчого скверика.

Юркові після ув’язнення також було заказано в’їжджати до рідного краю, але він, здається, перехитрив Президію Верховного Совєта і всю совіцьку каральну систему. Після Воркути зголосився поїхати на шахти Донбасу, а звідти гірничим побитом перевівся до шахтарського міста в Галичині. Тут, мабуть, посприяла ще й та пом’якшувальна обставина, що галицьке місто, окрім пролетарської репутації, має благонадійну назву – не Коломия, не Стрий і не Самбір, а, прошу пана, ЧЕРВОНОГРАД.

Юрка я зустрів у Воркутлагу 1954-го на штрафній шахті № 11. Цією зоною якраз прокотилося повстання, яке душили, крім усього, танками. Багато в’язнів загинуло, на їхнє місце приганяли етап за етапом, й одного ранку я побачив у штреку свого нового напарника. Ми з ним мусили штовхати вагонетки з вугіллям, бо коней в 11-й шахті не було. Кіньми були ми: впираючись руками й ногами та вдихаючи на повні легені їдку пилюгу, пхали поперед себе важезні вагони.

Побачивши вперше Юрка, я сторопів – з вигляду це був худесенький підліток, який винувато дивився на мене запаленими сірими очима: мовляв, вибачєйте, панонцю, що такого вутлого хрущика поставили вам на підмогу. Його зболені очі так поблимували на чорному від вугільного пилу обличчі, що хлопчина нагадав мені загнаного в коробку жука. Тому я так і спитав:

– А ти, жучок, як тут опинився?

Він здригнувся. Пильно на мене примружився, потім спитав:

– Ви… Ви мене знаєте?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Собор
Собор

Яцек Дукай — яркий и самобытный польский писатель-фантаст, активно работающий со второй половины 90-х годов прошлого века. Автор нескольких успешных романов и сборников рассказов, лауреат нескольких премий.Родился в июле 1974 года в Тарнове. Изучал философию в Ягеллонском университете. Первой прочитанной фантастической книгой стало для него «Расследование» Станислава Лема, вдохновившее на собственные пробы пера. Дукай успешно дебютировал в 16 лет рассказом «Złota Galera», включенным затем в несколько антологий, в том числе в англоязычную «The Dedalus Book of Polish Fantasy».Довольно быстро молодой писатель стал известен из-за сложности своих произведений и серьезных тем, поднимаемых в них. Даже короткие рассказы Дукая содержат порой столько идей, сколько иному автору хватило бы на все его книги. В числе наиболее интересующих его вопросов — технологическая сингулярность, нанотехнологии, виртуальная реальность, инопланетная угроза, будущее религии. Обычно жанр, в котором он работает, характеризуют как твердую научную фантастику, но писатель легко привносит в свои работы элементы мистики или фэнтези. Среди его любимых авторов — австралиец Грег Иган. Также книги Дукая должны понравиться тем, кто читает Дэвида Брина.Рассказы и повести автора разнообразны и изобретательны, посвящены теме виртуальной реальности («Irrehaare»), религиозным вопросам («Ziemia Chrystusa», «In partibus infidelium», «Medjugorje»), политике («Sprawa Rudryka Z.», «Serce Mroku»). Оставаясь оригинальным, Дукай опирается иногда на различные культовые или классические вещи — так например мрачную и пессимистичную киберпанковскую новеллу «Szkoła» сам Дукай описывает как смесь «Бегущего по лезвию бритвы», «Цветов для Элджернона» и «Заводного апельсина». «Serce Mroku» содержит аллюзии на Джозефа Конрада. А «Gotyk» — это вольное продолжение пьесы Юлиуша Словацкого.Дебют Дукая в крупной книжной форме состоялся в 1997 году, когда под одной обложкой вышло две повести (иногда причисляемых к небольшим романам) — «Ксаврас Выжрын» и «Пока ночь». Первая из них получила хорошие рецензии и даже произвела определенную шумиху. Это альтернативная история/военная НФ, касающаяся серьезных философских аспектов войны, и показывающая тонкую грань между терроризмом и борьбой за свободу. Действие книги происходит в мире, где в Советско-польской войне когда-то победил СССР.В романе «Perfekcyjna niedoskonałość» астронавт, вернувшийся через восемь столетий на Землю, застает пост-технологический мир и попадает в межгалактические ловушки и интриги. Еще один роман «Czarne oceany» и повесть «Extensa» — посвящены теме непосредственного развития пост-сингулярного общества.О популярности Яцека Дукая говорит факт, что его последний роман, еще одна лихо закрученная альтернативная история — «Лёд», стал в Польше беспрецедентным издательским успехом 2007 года. Книга была продана тиражом в 7000 экземпляров на протяжении двух недель.Яцек Дукай также является автором многочисленных рецензий (преимущественно в изданиях «Nowa Fantastyka», «SFinks» и «Tygodnik Powszechny») на книги таких авторов как Питер Бигл, Джин Вулф, Тим Пауэрс, Нил Гейман, Чайна Мьевиль, Нил Стивенсон, Клайв Баркер, Грег Иган, Ким Стенли Робинсон, Кэрол Берг, а также польских авторов — Сапковского, Лема, Колодзейчака, Феликса Креса. Писал он и кинорецензии — для издания «Science Fiction». Среди своих любимых фильмов Дукай называет «Донни Дарко», «Вечное сияние чистого разума», «Гаттаку», «Пи» и «Быть Джоном Малковичем».Яцек Дукай 12 раз номинировался на премию Януша Зайделя, и 5 раз становился ее лауреатом — в 2000 году за рассказ «Katedra», компьютерная анимация Томека Багинского по которому была номинирована в 2003 году на Оскар, и за романы — в 2001 году за «Czarne oceany», в 2003 за «Inne pieśni», в 2004 за «Perfekcyjna niedoskonałość», и в 2007 за «Lód».Его произведения переводились на английский, немецкий, чешский, венгерский, русский и другие языки.В настоящее время писатель работает над несколькими крупными произведениями, романами или длинными повестями, в числе которых новые амбициозные и богатые на фантазию тексты «Fabula», «Rekursja», «Stroiciel luster». В числе отложенных или заброшенных проектов объявлявшихся ранее — книги «Baśń», «Interversum», «Afryka», и возможные продолжения романа «Perfekcyjna niedoskonałość».(Неофициальное электронное издание).

Горохов Леонидович Александр , Ирина Измайлова , Нельсон ДеМилль , Роман Злотников , Яцек Дукай

Фантастика / Историческая проза / Научная Фантастика / Фэнтези / Проза