Как человек эпохи сновидений,
Старик явился прямо со стены.
Я мирно спал. И образы, как тени,
Блуждали по задворкам тишины.
В глубоком сне мне было не услышать,
Как рукописи пели в пустоте,
А он читал стихи, летал над крышей
И строчки поджигал на высоте.
То лепестками розы, то шипами
Старик кружился над потоком сна,
Пока восход прозрачными кусками
Не обрамил распятие окна.
Рассвет застал его за новым делом,
И шелестел страницами весь день
Пришелец мой: он к чёрному на белом
Прилаживал утраченную тень.
А я писал пейзаж – портрет заката,
Пока он не погас, – и правил стих.
Вставали звёзды. И глаза Сократа
Глядели исподлобия на них.
Но минул век. Эпоха сновидений
Прошла, как дождь, пропала за стеной.
Истлели книги. Растворились тени.
Один старик приходит в домик мой.
И я пишу картины, правлю вирши
И в мирном сне не вижу больше снов.
И свет ночной всё глубже или выше,
И день уже, как ночь, без берегов.
Ноев ковчег
Дана мне речь природы волновой
И голос, утопающий в туманах,
Когда о побережьях или странах
Поёт на долгих реях кормчий мой.
Простой сизарь, птенец, пернатый брат…
Мой голубь из библейского ковчега.
Издалека, как айсберг, вихрем снега,
Восходит легендарный Арарат.
Безбрежна вавилонская вода:
Ни кораблей, ни облаков, ни башен…
Мне отзвук из грядущего не страшен,
Но страшно в тихом море иногда.
И сколько раз я птицу выпускал
И верил возвращенью человека,
Как будто жил, не ощущая века,
И пил отраву собственных начал.
Я голубя лелеял на руке
И шёл к неровной линии заката,
Но не гора, лишь призрак Арарата
Плотнел и рос, и таял вдалеке.
«За грусть, разлитую вдвоём…»
За грусть, разлитую вдвоём,
За одинокий дым над лесом
Поверь строительным отвесом
Снегов и неба окоём.
Как вольный каменщик, с утра,
Как зодчий мира сердцевины,
Твори на улице картины
И слушай музыку двора.
Ещё пять лет – и век пройдёт,
Рассыплет ворохом страницы,
И Музы ветреные жрицы
Закроют храмы на учёт.
Но в центре круглого числа
Проступит вновь невинность, целость,
И новый век погрузит в полость
Всю мощь галерного весла.
Ласточка