Троцкий

Познаніе, какъ мы видли, у Ср«чиитейіы спщилпсь, главнымъ образомъ, къ тому, что онъ схватывалъ изъ нескончаемыхъ споромъ, и къ “логик”. Что касается чув-стпа, то, хотя я былъ съ нимъ мъ очень близкихъ отноше-п

піяхъ, я не могу припомнить никакихъ фактовъ, которые указывали бы на то, что у Бронштейна бы:іп какія-нибудь склонности въ какой-нибудь области изящныхъ искусствъ, любовь къ театру, художеству, музык и т. п. Изящную литературу, онъ, конечно, читалъ. Обладая блестящей памятью, онъ любилъ иногда цитировать наизусть нкоторыя стихотворенія Некрасова, но особенно онъ увлекался одно время Кузьмою Прутковымъ, любилъ пользоваться его “философскими” сентенціями и съ наслажденіемъ цитировалъ наизусть длиннйшіе отрывки изъ его стихотвореній. Если у него былъ любимый писатель изъ прозаиковъ, то это, пожалуй, былъ Щедринъ, сарказмъ котораго былъ, невидимому, очень близокъ его сердцу. Въ разговорахъ онъ очень часто любилъ прибгать къ оборотамъ и формамъ, заимствованнымъ изъ того или иного сочиненія Щедрина.

Но дйствительная индивидуальность Бронштейна не въ нознаніи и не въ чувств, а въ вол. Бронштейнъ, какъ индивидуальность, весь въ активности, Активно проявлять свою волю, возвышаться надъ всми, быть всюду и всегда первымъ, — это всегда составляло основную сущность личности Бронштейна; остальныя стороны его психики были только служебными надстройками и пристройками.

Такъ какъ, по обстоятельствамъ времени, активность его могла сводиться и дйствительно сводилась исключительно къ революціонной дятельности, то весьма естественно, что въ ней и воплотилась вся его индивидуальность. Революція и его активное “я” совпадалп. Все, что было вн революціи, было вн его “я” и потому не интересовало его, не существовало для него.

Рабочіе его пнтересовали, какъ необходимые объекты его активности, его революціонной дятельности; товарищи его интересовали, какъ средства, при содйствіи которыхъ онъ проявлялъ свою революціонную активность; онъ любилъ рабочихъ, любилъ своихъ товарищей по организаціи, потому что онъ любилъ въ нихъ самого себя.

Левъ Бронштейнъ былъ сыномъ богатаго еврейскаго землевладльца. Отецъ его, конечно, не могъ не видть, что сынъ обладаетъ выдающимися способностями и, какъ отецъ, не могъ не желать, чтосбы сынъ пошелъ далеко, и. копечпо, не пожаллъ бы для этого средствъ, но Лева чуждался своихъ родителей, хотя учился, кажется, на ихъ средства; они же, если не ошибаюсь, платили за его содержа-ц[(» іп, ГСМЬ, гд <пп³ жилъ (родители жили въ сиоем Іімі ліи вн города); во волкомъ случа онъ жилъ такъ, что пе индію было, чтобы оиъ когда-нибудь нуждался. I одп-телн были для но го такими же чужими, какъ милліоны другихъ ‘‘буржуа” и ікг-революціопсроиъ. Но ото не значило, что нсльаи было польаова'іься ихъ средствами. Для дла вс источники хороши, родители такъ же хороши, какъ всякіе другіе “буржуа”. Впослдствіи, когда онъ былъ совсмъ самостоятельнымъ, его дочери (отъ первой жены, Соколовской) большей частью годами жили у его родителей, на счетъ которыхъ ои содержались, или у іруаей. <)то освобождало его отъ стснительныхъ семейныхъ узъ и позволяло ему свободно разъзжать н заниматься “дломъ .

Родителей очень огорчало ото его отчужденіе и то, что оиъ пе позволялъ имъ обставлять его жизнь такими удобствами какъ имъ хотлось бы. Встрчаясь съ Вропіптей-іюм ь очічіь часто, я всего нсколько разъ имлъ случай вн-д'ііть (³го отца, прізжавшаго изъ имнія посмотрть, какъ живетъ его блудный сынъ. Я не помню, имлъ ли я случай видть его мать. И зналъ, что у него есть орать или братья и сестры, но только одп изъ нихъ, младшую, Ольгу Давидовну, я видлъ нсколько разъ. Прожптейиъ указывалъ мн па нее, какъ на нодаюш\ю надежды³). Объ остальныхъ братьяхъ и сестрахъ, какъ и о родителяхъ, онъ не любилъ говорить. Км у прямо непонятно было, какъ это революціонеръ, хотя бы въ отдаленнйшей степени, могъ интересоваться или считаться съ интересами родителей, родственниковъ и друзей. Въ Проявленіи самой малйшей слабости іп> атомъ отношеніи, онъ уже видлъ измну революціи

Александра Соколоін кая, какъ-то получила сообщеніе изъ Петербурга объ арест подруги ея, съ которой опа состояла въ интимной Дружб. Втеченіе нкотораго времени (’околові кая была явно удручена атнмъ обстоятельствомъ. Іронштойиъ въ бесд со мной неоднократно выражл. ь крайнее удивленіе ио поводу такой непонятной сентим н-талыюітн. Онь мн прямо сказалъ, что, при всемъ рае-положеніи ко мн, онъ пе испытывалъ бы никакого чувства огорченія, если бы я былъ арестованъ; а въ это время опъ, дйствительно, былъ очень друженъ со мной. Друзей онъ, несомннно, любилъ и искренно любилъ, но любовь эта была такого рода, какъ любовь крестьянина къ своей лошади, которая содйствуетъ утвержденію его крестьянской индивидуальности. Онъ будетъ искренно ласкать, холить ее, съ радостью подвергать себя лишеніямъ и опасности ради нея, онъ можетъ даже проникнуться любовью къ самой индивидуальности данной лошади, но какъ только она станетъ неспособной къ труду, онъ, не колеблясь, безъ зазрнія совсти, пошлетъ ее на живодерню.