Троцкий. «Демон революции»

В последующем Троцкий, работая над своим «Опытом автобиографии», усмотрит – явно преувеличивая – в одной школьной коллизии чуть ли не свой первый акт социального протеста. Речь шла о его конфликте с нелюбимым учителем французского языка швейцарцем Бернандом. Бронштейна временно исключили из училища. Уже после революции Троцкий сочтет этот факт столь важным, что отразит его в своей автобиографии: «Из второго класса был временно исключен за протест против учителя французского языка»{8}.

Способности и трудолюбие сделали свое: Лев Бронштейн все время был лучшим учеником в классе по всем дисциплинам. Он отказался от спорта, прогулок, пустого времяпрепровождения во имя постижения наук. Легкость, с какой школьник быстро стал первым учеником, незаметно наложила отпечаток на характер Троцкого, дававший себя знать всю его будущую бурную жизнь. Он привык относиться к сотоварищам с некоторым превосходством, был очень самоуверен и настойчиво подчеркивал свое первенство.

В этом смысле интересны наблюдения Г.А. Зива, знавшего Л. Бронштейна в юные и молодые годы. Раннее знакомство позволило Зиву впоследствии выпустить книжку о Троцком. В ней он, в частности, писал: «…быть всюду и всегда первым, – это всегда составляло основную сущность личности Бронштейна; остальные стороны его психики были только служебными надстройками и пристройками»{9}. Забегая вперед, скажу, что это заключение Зива, как подтверждает жизнь Троцкого, не лишено основания.

Природа наградила Льва Бронштейна красивой внешностью; голубые живые глаза, пышная черная шевелюра, правильные черты лица дополнялись хорошими манерами и умением со вкусом одеваться. Им многие восхищались, а многие недолюбливали – талант редко кому прощают. Со временем осознание своей исключительности сформировало у Троцкого ярко выраженные эгоистические и эгоцентрические черты. Возможно, это способствовало и тому, что, будучи популярным, Троцкий не имел близких друзей. Ведь для человеческой дружбы главное – равенство, в ней не может быть должников и благодетелей. Троцкий еще с детства был не готов к интеллектуальному равенству. Пожалуй, он признавал более высокий интеллект лишь у Ленина. Но и то – только после Октября. Думается, что в этой черте его характера – один из истоков личной трагедии: Троцкий был согласен только на первые роли в истории.

Но вернемся к годам учебы. Даже о школе, остающейся обычно солнечным пятном в памяти человека, Троцкий не мог вспомнить ничего хорошего. «В общем, – писал он, – память об училище осталась окрашенной если не в черный, то в серый цвет… Трудно назвать хоть одного преподавателя, о котором я мог бы по-настоящему вспомнить с любовью»{10}. Лев Троцкий не раз говорил, что в нашем мире слишком много посредственностей; его это всегда раздражало и усиливало чувство собственного превосходства.

Но, вопреки его сетованиям, в детские и школьные годы на пути Троцкого встретилось немало умных, интересных людей за пределами училища. Это и работник Бронштейнов, мастер на все руки Иван Васильевич (Троцкий не запомнил его фамилии), журналист и издатель Моисей Филиппович Шпенцер, журналист Сергей Иванович Сычевский и некоторые другие. Шпенцер, например, привил молодому Троцкому любовь к слову, тайнам книготворчества и волшебству писательства. Еще подростком Троцкий знал, что такое редактирование, набор, корректура. Он видел процесс печатного производства, полюбил запах свежей типографской краски, узнал волнение человека, взявшего в свои руки сигнальный экземпляр новой книги (пока еще не собственной). Это «таинство», как он признавался позже, его никогда не оставляло равнодушным. Всю свою последующую жизнь он прошел с пером в руке. Оно всегда было его главным оружием. Десятки книг, сотни, а скорее, тысячи его статей дают богатый материал для создания портрета этого незаурядного и сложного человека.

Занятия литературой, журналистикой привили молодому Бронштейну интерес не только к русской классике, но и к западной культуре и цивилизации. Здесь Троцкий не был оригинален. Великая держава, с мощью которой считались все монархи и правительства Европы и Азии, во многом традиционно запаздывала. Это историческое запаздывание болезненно ощущала прежде всего прогрессивная интеллигенция, тосковавшая по буржуазно-демократическим свободам, либеральным порядкам, культурным достижениям. Для еврейской интеллигенции это был мир без «черной сотни», дискриминации, «черты оседлости». Троцкий, еще не побывав на Западе, проникся особыми симпатиями к европейской культуре и ценностям. Его европеизированные взгляды сыграли в последующем немалую роль в формировании теории перманентной революции, зависимости судеб революции в России от своевременности мирового пожара, его убежденности в необходимости перенести некоторые формы европейской культуры в свою страну.