В новом правительстве на долю Троцкого, как комиссара по иностранным делам, выпало осуществление "немедленного честного демократического мира", который, — согласно тому, что большевики не уставали до переворота долбить, — полагалось заключить непосредственно с народами воюющих стран, "через головы их империалистических правительств", потому что мирные переговоры с этими правительствами, если верить Ленину, уже являются совершенно недопустимым "соглашательством".
Однако, как только, очутившись у власти, большевики стали лицом к лицу с необходимостью делать реальную политику, они на первых же шагах, вынуждены были с облаков безответственной митинговой декламации спуститься в болото преступного "соглашательства".
Уже в первый день упоения достигнутой властью Ленин окатил своих приверженцев ушатом холодной воды, заявив, что нечего ожидать скорого заключения демократического мира, чем вызвал ропот среди солдат, для которых такой поворот был совершенной неожиданностью.
В изданном в первый же день переворота "декрете о мире" новое правительство обращается не прямо к народам воюющих стран, а "к правительствам и народам".
В то же время по армии Лениным рассылается воззвание, увещевающее солдат не дать "контрреволюционным генералам сорвать великое дело мира" и предлагается им самостоятельно выбирать "тотчас-же уполномоченных для формального вступления в переговоры с неприятелем. Совет Народных Комиссаров дает вам право на это".
Однако, то ли правительства воюющих держав не передали своим народам большевистского "декрета о мире", по другой ли причине, но народы эти убийственно безмолвствовали.
Что же касается правительств, то Антанта совершенно недвусмысленно дала понять, что на сепаратный мир Poccии с Германией она смотрит, как на измену союзникам, и всякие попытки большевиков в этом направлении встретят с её стороны должное возмездие.
Германское же правительство молчало и совсем, повидимому, не торопилось откликнуться. Оно выжидало того неизбежного момента, когда, в результате вышеуказанного воззвания Ленина, русская армия станет совершенно небоеспособной.
Когда же ясно стало, что Россию уже можно брать голыми руками, германское правительство изъявило согласие на переговоры о перемирии.
Троцкий, смущённый было неожиданным для него результатом, или, скорее, безрезультатностью его дипломатического искусства, воспрянул:
"Если германский император вынужден принимать представителей прапорщика Крыленко и вступить с ними в переговоры, то это значит, что крепко русская революция наступила своим сапогом на грудь всех имущих классов Европы".
Забыв о том, что мир предполагалось заключить ''через головы буржуазных правительств". Троцкий захлёбывается от счастья, что "германский кайзер с нами заговорил, как равный с равным" ("Правда", 21-го ноября 1917 г.).
Всё шло, как по маслу:
"Германия и Австрия согласны на ведение переговоров о перемирии на основе советской формулы".
Восхищённым взорам Троцкого уже рисовались упоительный картины, как "сидя с ними (с правительствами Германии и Австрии) за одним столом, мы будем ставить им категорические вопросы, не допуская никаких увёрток... Под влиянием низов германское и австрийское правительства уже согласились сесть на скамью подсудимых! Будьте уверены, товарищи, что прокурор, в лице русской революционной делегации, окажется на своём месте" ("Правда", 19 ноября 1917 г.).
Как только большевистские делегаты, сняв с глаз наложенные на них немцами повязки, подошли к тому столу, за которым сидят опытные германские дипломаты, генерал Гофман грозным солдатским окриком сразу вывел их из состояния сладостного гипноза, навеянного на них красивыми речами Троцкого, и дал им совершенно недвусмысленно понять, что они не равные, а побеждённые, и должны беспрекословно и без митинговых разглагольствований принять предписываемые им условия мира.
А условия эти были так тяжки и так безмерно унизительны, что даже большевистская делегация не решалась подписать их. Но что было теперь делать? Думать о сопротивлении было уже поздно: приказами и воззваниями о повзводном и поротном перемирии армия была окончательно разложена.
Троцкий, однако, не унывал и предложил, по его словам, "небывалый ещё в мировой истории исход: "Мы выходим из войны, но вынуждены отказаться от подписания мирного договора''. Большевистское правительство "не желает воевать с народом Германии... и вкладывает своё оружие в ножны"... "Российским войскам отдается приказ о полной демобилизации по всем линиям фронта"... "Защита его вверяется германским рабочим".
Небывалый в мировой истории жест был сделан. Что, в самом деле, значит гибель миллионов людей, целой страны, раз жест красив?