Трубачи трубят тревогу

После возвращения Котовского Примаков, по распоряжению М. В Фрунзе, отправил на Левобережье свежий отряд для борьбы с Махно. Возглавил эту часть командир бригады Петр Петрович Григорьев.

Горе-прорицатель и горе-атаман

Вскоре после похода на Махно Федоренко, вернувшись из Белой Церкви, где стоял штаб дивизии, голосом, в котором одновременно звучали и радостные и грустные нотки, заявил мне:

— Нам, старикам, пора на покой. Я в седле с тысяча девятьсот девятого. Покомандуйте теперь вы, молодежь. Сдам тебе, комиссар, полк со спокойной душой. И полк,  и моего трофейного Грома. Это зверь, а не конь. А Троянду, так и быть, преподнесу Демичеву. Поеду в Бахмут. Пока в отпуск. А там посмотрю, может, останусь, может, и вернусь.

Покинув навсегда ряды нашей славной дивизии — только позже, спустя год, — «желтый кирасир» не ушел, разумеется, на покой. Бывшего командира 6-го червонно-казачьего полка, посланного на Северный Кавказ, назначили директором крупнейшего совхоза «Верблюд».

6-й полк стоял тогда в Плоском и в близлежащих селах. Плоское считалось центром нашего боевого участка.

Вся территория, на которой широко раскинулся конный корпус, была разделена между частями. В границах боеучастка командир отвечал не только за ликвидацию бандитизма, изъятие дезертиров, охрану сахарных заводов и ссыпных пунктов, до и за помощь слабосильным хозяйствам во время полевых работ. Многочисленные функции не снимали с командира ответственности за боевую подготовку части. Работы было уйма. Много испытанных и проверенных в бою командиров, вроде Федоренко, ушли по демобилизации, некоторых отпустили в заслуженный отпуск. На смену штаб дивизии присылал других. Началась реорганизация армии, расформировывались отдельные кавалерийские полки и дивизионы. Их личный состав направлялся на пополнение конного корпуса.

В числе других товарищей прибыли в 6-й полк два командира — Горский и Ротарев. Смуглолицый уральский казак Хрисанф Ротарев, с вороньего цвета шевелюрой, тихий и малоразговорчивый, производил впечатление скромного и дисциплинированного служаки. Напыщенная речь Валентина Горского, его ладно скроенная казачья бекеша; перетянутая кавказским ремешком, дорогая кубанская шашка и лихо заломленная папаха говорили о том, что владелец этой живописной экипировки — человек не без претензий. Он тоже назвался уральским казаком.

Оба уральца, в прошлом командиры эскадронов, были назначены сотниками.

Однажды под вечер в домик бухгалтера сахарного завода, у которого я проживал, явился Горский.

Сияя чисто выбритой физиономией, он уверенным шагом зашел в помещение. Лихо подкинув руку к папахе  и щелкнув каблуками, поздоровался. Не ожидая приглашения, сел на диван.

— Какие у вас дела, товарищ сотник? — спросил я.

— Никаких дел, товарищ комполка. Завернул на огонек. — Улыбаясь и щуря серые маслянистые глаза, продолжал: — У вас нынче такой день, а вы с книгой...

— Какой же это день? — удивился я.

— Не скромничайте. Ныне у вас день рождения. Я пришел вас поздравить, — ответил он и извлек из глубокого кармана бутылку.

Меня изумил вид знаменитой шустовской этикетки, на которой блестели три звездочки.

— Я не пью!

— Знаю. Но вы, товарищ комполка, просто обидите глубоко уважающего вас уральца, — упавшим голосом сказал Горский. — Выпейте со мной, по-простому, по-казачьи.

Мне впрямь показалось, что отказ обидит уральца: столько было мольбы в его голосе.

Разумеется, в тот вечер рано лечь не пришлось. На рассвете над моим ухом резко затрещал телефон. Вызывал штаб.

Там, несмотря на ранний час, собралось много народу. Окруженный бойцами и командирами, Горский истерически кричал:

— Начальство пьянствует, а бандиты воруют наши знамена. Вот он, сам идет, — заорал пройдоха, увидев меня, — арестовать его, товарищи! Я буду ваш командир.

Я повернул голову к окнам, где у простенка, охраняемое часовым, стояло в целости и невредимости наше единственное полковое знамя, на котором горели золотом боевые слова: «Берегись, буржуазия, твои могильщики идут!»

Но Горский, потрясая металлической пикой, служившей древком полковому штандарту, не унимался:

— А где знамя? Украли!

Штандарт — кусок красного кумача, с вышитой подковой и конской головой, прикрепленный к пике, — втыкался в землю и обозначал местонахождение штаба. Штандарт — не знамя, и никакой охраны к нему не выставлялось.

С улицы донесся конский топот и шумные голоса. Я посмотрел в окно. Возле штаба спешивались всадники. 

Через минуту ввалился в помещение командир второй сотни крепыш Брынза. Следом за ним, с горящими от волнения глазами, явился Очерет.

— Что случилось? — спросил Брынза. — Вот прискакал к нам в сотню Очерет. Забил тревогу.

— Все в порядке! — ответил я. — Горский, ваше оружие! Товарищ Брынза, отведите этого дурака на гауптвахту.

Самозванец, побледнев, положил на стол наган, а затем и шикарную кубанскую шашку.

— Не имеете права снимать сотника, — все еще куражился он. — Меня послал штаб дивизии.

К обеду явился комиссар дивизии Генде-Ротте[17]. Вызвали в штаб Горского. Принесли найденное у него полотнище штандарта.