Читаем Трубка снайпера полностью

– Не делайте больше костылей, – строго сказал Ермаков. –Объясняйте командирам, говорите, требуйте. Вы – зверобой! По­нимаете?

Подошел маленький солдат в большущих ботинках, вежливо взял из рук Номоконова винтовку: –Двигай!

– Куда?

– На проверку, батя. Разные люди к нам приходят. Оглянулся Номоконов на Ермакова, которого уводили в другую

сторону, и сам себе сказал:

– Крепкий, видать, человек, а только мимо прошел.

Проверка происходила в землянке, километрах в пяти от пере­днего края. Молодой командир с кубиками в петлицах подозритель­но рассматривал шкурку барсука, курительную трубку, капсулу с домашним адресом солдата, документы умершего майора. Номоко­нов объяснял, а уполномоченный Особого отдела хмурился.

Волнуясь, солдат сказал, что напрасно сержант Попов испу­гался и, как видно по всему, убежал с войны. Опасны у немцев машины, а сами они – обыкновенные, очень глупые на пулю люди. Надо не подпускать немцев к машинам, убивать их на дорогах, в лесу, на улицах, стрелять в них с деревьев, с чердаков. Тогда они наверняка остановятся и побегут обратно. Но командира с кубика­ми в петлицах нисколько не заинтересовало это. Он стал расспра­шивать, откуда приехал на войну Номоконов, где воевал, что делал в госпитале, как умирал раненый комиссар Сергеев, где он похоронен и «не агитировал ли сержант Попов санитаров, чтобы всем от­делением перебежать к немцам?».

Потом несколько часов сидел Номоконов в загородке из ко­лючей проволоки и молча смотрел на грязных худых людей, сидевших на земле. Вышел из землянки солдат, который привел его к уполномоченному Особого отдела, закинул за плечо винтовку и, не оглядываясь, ушел.

Освободили к вечеру. Выглянул из землянки уполномоченный, позвал к себе:

– Идите обратно, товарищ. Найдете лейтенанта Козлова и пе­редадите ему записку. Он скажет, что делать. Дорогу не забыли?

– Найду, – сказал Номоконов. – Послушай, командир, погоди. Комиссар, когда кончался, просил дочке написать, родителям. Адрес в документах был, гляди. Теперь только я один знаю, что говорил комиссар. До конца он стоял, раненый. Напиши, легче будет отцу-матери.

– Хорошо.

– И еще слушай. Солдат, который сюда привел… Утащил мою винтовку, украл! Это как?

– Можете забрать свое оружие, – сказал уполномоченный. –Если найдете, конечно.

С запиской в руке пошел Номоконов на передний край и разыс­кал лейтенанта Козлова, командовавшего взводом окруженцев. Небритый, в куцей телогрейке, в кирзовых сапогах, заляпанных грязью, командир окинул взглядом солдата, прочел записку и рас­сердился:

– Опять санитар? Ну вот что… Ужинайте и шагом марш на траншею! Раненых нет пока. Землю копать будете.

– Я охотник, – заикнулся Номоконов. – Зверей бил…

– Чем? – рассердился командир.

Покрутился Номоконов возле походной кухни и незаметно отошел. Оружие забрал человек, посчитавший его нехорошим, нечестным, чужим. Быстро нашел Номоконов свежую тропу, вы­битую сапогами. Она спускалась в знакомую ложбину. А вот и конвойный. Нескладный на вид солдат в больших ботинках сидел среди друзей и хлебал суп из котелка. На его коленях лежала но­венькая винтовка с иссиня-черным, вороненым стволом. Номоконов осторожно зашел сзади, нагнулся и крепко схватил свое оружие.

– Ты чего? – опешил солдат и встал.

– А ничего, – погладил винтовку Номоконов. – Моя.

– Как так? – повысил голос конвойный. – Я на складе получал.

– Неправду ты сказал, обманул!– Номоконов бережно отер рукавом капли супа с приклада. – Ишь, как брызгал… Какой номер на оружии? Сказывай! Чего молчишь? А вот не скажешь: не за­помнил еще, не свыкся. – Резким движением Номоконов открыл затвор и на лету поймал патрон. – Какая пуля тут?

– Обыкновенная, – сказал солдат.

– Худой хозяин, – покачал головой Номоконов. – И худо гля­дел. Вот… Это я насечку резал, ножом пилил. Чтобы намертво ва­лить зверя, дыру делать в лопатке.

Закинул Номоконов ремень винтовки на плечо и прямиком пошел в расположение своего взвода. Позади слышался дале­кий гром орудий, в небе с вибрирующим свистом проносились снаряды. Где-то далеко справа торопливой скороговоркой час­тили пулеметы.

Всю ночь вместе с товарищами углублял Номоконов траншею, проходившую по гребню высоты. Здесь он узнал, что солдаты и командиры, выходившие из окружения, зачислены в состав войск, которые должны задержать немцев, дать возможность главным силам отойти на более выгодную позицию, что уже дважды наши артиллеристы накрывали огнем переправы врага.

Ночью немцы били из орудий, появились раненые, и лейте­нант Козлов сам разыскал Номоконова. Солдат хотел попроситься к стрелкам, но командир, собрав санитаров, уже давал приказания. Пришлось подчиниться. Тяжело раненых выносили к проселоч­ной дороге, где стояли повозки. Легко раненые шли, их надо было поддерживать, ободрять. Пожилой солдат с оторванными пальцами на руке сообщил, что снарядов осталось мало, немцы в двух местах наводят новые переправы и скоро пойдут танки. Артиллерийский бой разгорался все сильнее, из тыла подходила подмога. Среди солдат, спешивших на передний край, были и безоружные – они просили винтовки у санитаров.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Добро не оставляйте на потом
Добро не оставляйте на потом

Матильда, матриарх семьи Кабрелли, с юности была резкой и уверенной в себе. Но она никогда не рассказывала родным об истории своей матери. На закате жизни она понимает, что время пришло и история незаурядной женщины, какой была ее мать Доменика, не должна уйти в небытие…Доменика росла в прибрежном Виареджо, маленьком провинциальном городке, с детства она выделялась среди сверстников – свободолюбием, умом и желанием вырваться из традиционной канвы, уготованной для женщины. Выучившись на медсестру, она планирует связать свою жизнь с медициной. Но и ее планы, и жизнь всей Европы разрушены подступающей войной. Судьба Доменики окажется связана с Шотландией, с морским капитаном Джоном Мак-Викарсом, но сердце ее по-прежнему принадлежит Италии и любимому Виареджо.Удивительно насыщенный роман, в основе которого лежит реальная история, рассказывающий не только о жизни итальянской семьи, но и о судьбе британских итальянцев, которые во Вторую мировую войну оказались париями, отвергнутыми новой родиной.Семейная сага, исторический роман, пейзажи тосканского побережья и прекрасные герои – новый роман Адрианы Трижиани, автора «Жены башмачника», гарантирует настоящее погружение в удивительную, очень красивую и не самую обычную историю, охватывающую почти весь двадцатый век.

Адриана Трижиани

Историческая проза / Современная русская и зарубежная проза