Читаем Трубка снайпера полностью

Тысячи солдат и командиров, выходивших из окружения, прим­кнули к частям, контратаковавшим гитлеровские войска. В красно­армейской книжке Номоконова отметили, что он имеет «тульскую винтовку № 2753, вещевой мешок, котелок и флягу с чехлом». Люди, к которым попадали документы пожилого солдата, катего­рически требовали идти туда, где одуряюще пахло лекарствами, где метались и бредили раненые. Гитлеровцы подтянули к месту прорыва крупные силы, завязались тяжелые бои, и Номоконову при­казали выносить с поля боя раненых и убитых. Немцы стреляли в санитаров из пулеметов, накрывали минами… Людям же с красны­ми крестами на сумках отвечать на огонь не полагалось.

И в похоронной команде с недельку побыл Номоконов. Не по­дошел. Маленький человек со скуластым лицом, зарыв убитых, склонялся перед бугорками земли на колени и долго шевелил губа­ми. Говорили, что он молился…

Кому-то потребовались плотники, их быстро разыскали, и к слову «санитар», записанному в красноармейскую книжку Номо­конова в госпитале, прибавились другие слова: «саперная рота 529-го стрелкового полка, сапер». Здесь были тяжелые, но привычные дела. Наводили переправы, настилали гати через болота, прорубали в лесу дороги, ставили заграждения. Часто отступали последни­ми, под огнем врага. К концу сентября 1941 года 34-я армия ото­шла с боями к Валдайским высотам.

С винтовкой, попавшей ему в руки в Старорусских лесах, Номоконов теперь не расставался. К переправам через реки и болота частенько подъезжали на мотоциклах немецкие развед­чики. В такие минуты, отложив топор в сторону, Номоконов брался за винтовку. После каждого выстрела любовно поглажи­вал солдат гладкое ложе своей винтовки. Она била исключитель­но точно: и на триста, и на пятьсот метров, а однажды рано ут­ром достала немца, до которого было с километр. К вечеру воз­ле убитого уже ходили вороны.

Винтовок теперь было много, но саперу все казалось, что мет­кую трехлинейку отберут у него. И когда вызвали однажды «по стрелковым делам» на командный пункт, он встревожился. Ко­мандир подразделения старший лейтенант Солнцев встретил сол­дата словами:

– Рассказывайте, Номоконов, как вы отбили вчера командира взвода?

–А чего сказывать? Дело обыкновенное. Ночная разведка боем, как видно, была неудачной, и, понеся потери, пехотинцы откати­лись к своей траншее. Санитары весь остаток ночи искали ране­ных и убитых, а саперы закрывали проходы в проволочном заг­раждении. На рассвете заметили людей, копошившихся на поле. Сперва думали, что это свои, а потом разобрались. Саперов было пятеро, а фашистов – восемь. Враги кого-то испугались и, подхватив нашего раненого, переползли в колок.

– Куда?

Номоконов разъяснил, что колок – по-забайкальски – полос­ка кустарника, который обычно растет по соседству с большим лесом. Колок был редкий, фашисты затаились, но их было видно. От густого ельника врагов отделяла старая пашня. В общем, в ловушке оказались.

– Вот об этом подробнее, – потребовал командир.

Стало совсем светло, а фашисты все еще лежали в колке.

Потом двое вскочили и, волоча пленного, хотели перебежать в лес. Если бы они бросились через пашню всей оравой, то, пожалуй, некоторые бы ушли. Но они побежали на смерть поочередно. Саперы открыли огонь и перебили фашистов.

– А мне доложили не так, – нахмурился командир подразде­ления. – Вы открыли огонь?

– Правильно, – согласился Номоконов. – Первым я стрелял. Надо было отбить своего человека от фашистов. Тащили немцы раненого, прикрывались его телом, а он закричал, стал упираться. Командир группы саперов старший сержант Коробов лежал рядом. «Бей, – сказал, – а то утащут». Ну, и вот… Два раза я быстро выст­релил. Сперва правый фашист завалился, а потом левый. Наш че­ловек немного пробежал вперед, упал, а фашисты уже не двига­лись. Из кустов выбежали еще двое. Снова дважды выстрелил, и эти свалились. Чего там, близко были фашисты… Потом все удари­ли по колку. Немцы метались в нем, как козы, отстреливались, но попадали на мушку. Троих, кажись, убили вместе, а один фашист где-то спрятался. Хотели бежать в колок, схватить немца, но стар­ший сержант Коробов остановил людей. Минут пять ждали, и пос­ледний тоже не выдержал. Этот немец был похитрее – крутился, падал, вскакивал. Хвоста нет, а как лисица бежал: туда-сюда.

– И «лисицу» завалили?

– Завалили.

– А дальше?

– А теперь все. Подобрали немецкое оружие, взяли у фашистов документы и вынесли своего раненого. Командиром оказался.

– Вот какое дело, товарищ Номоконов, слушайте, – спокойно и рассудительно заговорил молодой, маленький ростом, лейте­нант, сидевший рядом с Солнцевым. – Люди говорят, что задели вы раненого своей пулей. Понимаете? Так сказать, добавили свою порцию.

– Это как? – нахмурился Номоконов. – Не мои пули – все гляде­ли, тоже было не поверили. На мягком месте увидели дырки, ста­рые, рядышком. Стало быть, ночью, когда не удалась атака, когда отходил командир… Вот тогда обожгли фашисты нашего человека.

– Разрешите проверить? – обратился лейтенант к Солнцеву.

– Не возражаю, – сказал командир роты. – Если подойдет –забирайте.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Добро не оставляйте на потом
Добро не оставляйте на потом

Матильда, матриарх семьи Кабрелли, с юности была резкой и уверенной в себе. Но она никогда не рассказывала родным об истории своей матери. На закате жизни она понимает, что время пришло и история незаурядной женщины, какой была ее мать Доменика, не должна уйти в небытие…Доменика росла в прибрежном Виареджо, маленьком провинциальном городке, с детства она выделялась среди сверстников – свободолюбием, умом и желанием вырваться из традиционной канвы, уготованной для женщины. Выучившись на медсестру, она планирует связать свою жизнь с медициной. Но и ее планы, и жизнь всей Европы разрушены подступающей войной. Судьба Доменики окажется связана с Шотландией, с морским капитаном Джоном Мак-Викарсом, но сердце ее по-прежнему принадлежит Италии и любимому Виареджо.Удивительно насыщенный роман, в основе которого лежит реальная история, рассказывающий не только о жизни итальянской семьи, но и о судьбе британских итальянцев, которые во Вторую мировую войну оказались париями, отвергнутыми новой родиной.Семейная сага, исторический роман, пейзажи тосканского побережья и прекрасные герои – новый роман Адрианы Трижиани, автора «Жены башмачника», гарантирует настоящее погружение в удивительную, очень красивую и не самую обычную историю, охватывающую почти весь двадцатый век.

Адриана Трижиани

Историческая проза / Современная русская и зарубежная проза