Трудная година

— Нет, нет... Я прошу вас... Сегодня же решайте. Дети не должны находиться в опасности. У Петрика не может быть сына такого возраста, как Маратик... Я все взвесил, все продумал — за ночь и день...

— Я передам все, о чем вы просите.

Они распрощались.

И на экране воспоминаний перед Верой возник «Жу­чок»... Нет, детей надо уберечь, надо отвести от них лю­бую опасность... Пусть и в эту трудную годину они чув­ствуют твердую, уверенную, заботливую руку взрослых.

— Взять детей сюда, к нам,— это сразу отпадает, факт,— рассуждал Кравченко, дымя цигаркой.— Поручим их заботам тети Фени, она найдет советского человека, который приютит малых. И скажите, чтоб у себя не остав­ляла. Это свяжет ее по рукам и ногам, а она нам нужна. Мирон Кац, со своей стороны, прав... Но куда его напра­вить? Хорошо было бы иметь какой-нибудь нейтральный адрес... а там он сам нашел бы дорогу... Ненависть к врагу будет его поводырем. Факт!

Решили — через Дробыша не действовать, чтобы не провалить его. И тогда Вера вспомнила Наталку. Решили использовать ее. Назавтра как раз было воскресенье. Вера отправилась искать учительницу. Она нашла ее в детском доме, который был организован при помощи и с разреше­ния властей. Хороший детский дом, это был один из блефов немецкой администрации. Надо было показать, что оккупанты заботятся о детях, и из тысяч сирот и бездом­ных было выбрано тридцать девчонок и мальчишек — только русоволосых и только с голубыми глазами. Детей сносно кормили, учили их говорить по-немецки и молит­вам. В просторном зале, где были расставлены столики и стульчики, на стене висел портрет фюрера, и шестилетние и восьмилетние русоволосые каторжники с синими глазами, коверкая трудные для них слова, трижды в день кричали перед портретом: «Хайль Гитлер!» А воспитатель­ницы то и дело напоминали им: «Вот ваш избавитель. Приветствуйте его». Вера как раз и застала Наталку за тем, как она «читала нотацию» перепуганной девочке лет шести, которая села за стол, позабыв выполнить установ­ленный ритуал.

— Я говорила... Я говорила...— одно твердила девоч­ка, бросая взгляды, полные ненависти, в сторону «избави­теля», из-за которого на нее рассердилась «фрау Натаса».

— Неблагодарные, испорченные дети! — сказала На­талка, направляясь к Вере.

— Есть и другие,— тихо ответила та.— Мы видели их, когда гнали евреев в гетто... Там их сотни, а может, и ты­сячи...

— Ты упрекаешь меня?

Вера усмехнулась.

— Нет, что ты!.. Я просто подумала вслух... Шучу, На­талка. Ты мне нужна на два слова.

Учительница привела ее в небольшую, уютную комна­ту. Но вошла первой и, собрав со столика какие-то фото­графии, спрятала их под скатерть. Одна из фотографий упала на пол. Вера увидела на ней немецкого обер-ефрей- тора с выпяченной грудью и нарочно наступила каблуком на снимок.

—- Я слушаю тебя, Верочка.

Вера сказала, что пришла просить какие-нибудь адреса в районе. Ее «друг» (при этом слове Наталкины глаза ок­руглились) вышел из больницы, ему нужен покой, воль­ный воздух, тишина... Вера продолжала что-то говорить, а учительница кивала головой, соглашалась. И, наконец, начала перебирать все места, где ей доводилось учитель­ствовать, вспоминать фамилии знакомых и родителей своих бывших учеников.

— Охотно дам адреса и даже напишу записку. Наде­юсь, что никто меня не скомпрометирует?

— Я же не собираюсь подставлять свою голову... Я все­гда готова ответить перед тобой...

— Ну, что ты, что ты!

С небогатой добычей — списком деревень, фамилий и письмом Наталки, в котором она просила за «нашего друга» Вера воротилась к Кравченко. Тот взял все это, прочитал и, подумав, сказал:

— Не очень надежное ветрило, но может и с ним как-нибудь выйдет из положения Мирон... Решено.

И еще через день на окраине Крушинска ранние пеше­ходы имели возможность видеть сытого коня, запряженно­го в санки, на которых лежал старый больной человек, а правил тем конем молодой полицай. Может, кто и подумал, что не на свадьбу везет старика этот полицай... Одна жен­щина даже перекрестила санки. А лошадка бежала и бежа­ла по направлению к переезду — в молочно-белый туман, который заполнил и безлюдные улицы, и весь мир...

III

И вот настало время для большого дела. Игнат, может, и не отважился бы на него с тем количеством людей, какое было в их шеренге, однако отвагу придавали те события, которые случались все чаще и чаще. Все новые и новые слухи доходили до крушинцев — вокруг города, в селах и лесах, заговорили партизанские автоматы, там-сям проис­ходили железнодорожные катастрофы, все больше проис­ходило открытых нападений на немецких фуражиров, на агентов сельхозруководства, которые выколачивали из на­селения налоги. Теперь нельзя уже было рисковать — и выезжали из города большими вооруженными отрядами. Вокруг города как бы сомкнулся круг человеческой нена­висти.