Трудная година

— Об этом можно было бы подумать загодя, — говорит Рыгор Пилипович, но довольно мягко: «ксива» — какое смешное слово! — это «ксива» сглаживает неприятное чувство. Он надеется — сегодня он отважится сказать Вере, что их дружба должна завершиться логическим концом. Все будет этому благоприятствовать: и театр, и вино, и удивительное представление, которое поставил «князь». Одна любовь правит миром! — девиз спектакля.

— Хорошо,— улыбается себе в зеркало Рыгор Пилипович. — Можешь брать машину...

Сымон кладет записку на стол, на минуту задерживает­ся возле стола, и вот он уже возле дверей. Счастливый Сы­мон, в его возрасте любовь — крылатая радость, а вот ему, Терешко, труднее... Труднее сохранить достоинство и не показать перед женщиной своего трагического одиноче­ства, не вызвать жалости...

— Патрон...

Пора уже перестать Сымону звать его так...

— Чего тебе?

Терешко видит Сымона в зеркале. Что с ним?

— Вы спасли меня от смерти... Благодаря встрече с ва­ми жизнь моя с кривых тропинок вышла на славную до­рогу... Нет, я не то говорю... Я был жуликом, а теперь чувствую себя человеком... поверьте...

— И не понимаю, о чем ты, Сымон...

Волнение искажает лицо Сымона. Будто спрятанная где-то внутри боль вдруг вырвалась наружу, и парень не в силах совладать с нею. За такой гримасой должен после­довать крик.

— Возможно, товарищи осудят меня за мой характер, за слабость... Но я не могу. Я знаю, что вы изменили свое­му народу, что вас надо уничтожить вместе с фрицами... Знаю, знаю, и... Но вы... протянули мне руку... может, ради своей корысти, однако...

— Сымон!

— Слушайте и молчите! Я даю вам возможность остаться в живых! Не выходите из квартиры раньше, чем через сорок минут. Слышите? И — прощайте! Мы больше не увидимся. Если вы белорус — перед многострадальным белорусским народом вы должны оправдаться! Как на суде. — И хлопнул дверью.

— Сымон! Сымон!

Рокот мотора. Тишина. Часы отсчитывают минуты. Терешко подходит к столу. Берет Верину записку. Строчки мечутся перед глазами. Боже мой! Это совсем не та записка. Галлюцинация?

— «Павел Степанович Назарчук просил вас через меня, чтобы вы сходили в бывший музей и забрали спрятанные там под полом какие-то исторические документы. Я присмотрелась к вам и решила, что эту просьбу Назарчука не передам. Вы не можете выполнить ее, а продать меня немцам — можете. В этом я убедилась. Когда вы кончите читать эту записку, у вас еще хватит времени для того, чтобы почувствовать и понять, в какую грязную яму измены и предательства вы попали. Через минуту, возможно, кончится ваша жизнь. Имейте в виду, таково желание отважных патриотов. Смерть тем, кто служит немцам! Вера Корзун».

Холод разливается по всему телу... Мысли, перегоняя одна другую, бегут и бегут — быстрее, чем бьется сердце. Разве может человеческий мозг выдержать такое напряжение?.. Бежать... Кричать.. Предупредить! Они... Кто они? Его товарищи — Вера, Сымон — задумали что-то ужасное... К Рихтеру! Он представил вежливую улыбку на тонких губах и вопрос: «Ваша любовница и ваш воспитанник?» Терешко рвет крахмальный воротничок — душно, нечем дышать. Какое у Сымона было лицо — без обычной игры глаз и бровей, без улыбки, без привычной гаммы усмешек. Суровое, мужественное, открытое лицо, на котором и презрение к нему, и душевная боль. Неужели и в эту комнату, где окна завешены темными шторами, ворвалась жизнь? Ворвалась и сказала, ткнув пальцем Терешко в грудь:

— Изменник!

Терешко бросается к двери, пробегает комнату Сымона, коридор, и вдруг мощный взрыв нарушает вечернюю тишину...

...Из цветка лотоса появилась балерина с земным шаром в руках. Она играет им, как мячом, а десятки юношей норовят схватить его... Красивое, чарующее зрелище! Но вот появляется Сильный. Он знает — счастье не в том, что бу­дешь владеть землей, счастье в том, что будешь владеть Женщиной на этой зеленой планете. Вот он выходит. По мере того как Сильный приближается к Женщине, ширит­ся свет — еще, еще... И вдруг один, второй, третий взрыв сотрясают стены театра, и серебристые колонны, развали­ваясь, падают на зрителей...

XI

В восемь часов сорок одну минуту к машинам, которые выстроились перед театром, подъехала еще одна и из нее вышли трое: две дамы и молодой человек. Машина двину­лась дальше. Трое очень спешили, потому что спектакль уже начался. Военные шоферы, которые привезли своих шефов и теперь стояли, позевывая и посвистывая, рады были любому случаю развлечься. Они не преминули поиз­деваться над тем, что одна дама оступилась и у нее что-то стало с каблуком — то ли он отлетел совсем, то ли трес­нул. Трое остановились на полпути к театральному подъ­езду. И в эту минуту на них чуть не наехала такая же сверкающая краской машина, из которой легко шагнул прямо на ступеньку обер-лейтенант Рихтер. Вслед за Рих­тером вышел маленький человек, сделал шаг, но, заметив женщину, наклонившуюся, чтобы поправить каблук, оста­новился. Рихтер пристукнул сапогами.

— У фрау авария?

Вера подняла лицо и на вопрос обер-лейтенанта отве­тила вопросом: