Трудная година

— Я прошу оставить меня в городе. «Гробы» я доставлю, прикажите только куда. Не забывайте, я под охраной Терешко. А Василю и вправду надо быть осторожней.

— Значит, товарищи, твордо?

— До конца.

Игнат пожимает им руки. Хлопцы выходят на крыльцо. Только-только взошло солнце. Тишина — будто нет за этим забором ни улицы, ии города, ни немцев...

— А все же, Игнат, не попытаться ли нам освободить старуху?

— Ее слова — правильные слова.

— А Феофил? Казик даже похудел за последние дни. Отец...

— Мы должны выбирать — или тратить силы на это, иди на то, чтобы выполнить приказ. И смотри у меня... са­мочинно не предпринимай ничего. И так за нами охотятся. Старики наши, уверен, перед смертью за это не попрекнут нас...

Перегуд закурил. Тонкая струйка дыма тянулась от папиросы вверх, а там, высоко-высоко, мелкие белые тучки кое-где плыли по голубому простору, и казались они как бы продолжением этого дыма. Парень невольно повел взглядом за дымком, и в глазах его вдруг погас блеск, осталась только глубина того же голубого неба.

— Ясная голова у Игната,— сказал Перегуд,— чтобы дождаться ему счастья... Пока буду жить, буду помнить его... с благодарностью, что наставил на путь истинный...

Выполняя Игнатовы поручения, Сымон действительно не прятался и скоро пришел к убеждению, что немцы и их агенты не следят за ним. Застав Терешко в состоянии тя­желой депрессии, он незаметно для того повыпытал о его «народной миссии» в тюрьме, а немного спустя, когда встретился с некоторыми знакомыми из «Крестиков», раз­узнал и фамилии тех «хлопчиков», которые засыпали ста­риков. Однажды вечером он сказал Нине, что просит разре­шения прикончить подлюг. Он все обмозговал, и дело это будет «чистое». Нина категорически запретила ему дей­ствовать на свой страх и риск и пообещала согласовать с Кравченко. После провала «церковного старосты» и аре­ста стариков тому трудно было найти «квартиру». Нина «нанесла визит» Ивану Ивановичу и осторожно оказала, что бывший его клиент снова болеет — открылась рана. Профессор слушал и улыбался.

— Из меня, из медика, вы сделали заговорщика! Не забывайте — я консультант военного госпиталя...

— Мы только квиты,— с легкой усмешкой в голосе заметила Нина Политыко. — Мы же прятали Каца по ва­шей просьбе, профессор...

— Как я по вашей — эту библейскую красавицу. Хо­рошо, что мне доверяют... а что будет, если дознаются, что моя пациентка — еврейка?

— Что будет вам, не знаю, а что ей — нетрудно пред­положить...

Так они разговаривали, пока профессор не рассердился и не крикнул своей недавней ассистентке:

— Прекратим парламентские дебаты! Приводите этого Кравченко! Туда! — И он ткнул пальцем вверх.

Так Игнат снова попал к Ивану Ивановичу. Связь дер­жали с ним только через Нину. И, когда она пришла к не­му, Кравченко дал разрешение. На чердаке профессорско­го дома он обдумывал план удара по врагу. Отсюда он руководил его осуществлением.

IX

— Раз, два, три! Раз, два, три!

По большой сцене — три шага влево, три шага назад, три шага вправо — движутся шеренги юнцов. Тапер деся­тый раз повторяет однообразную мелодию. «Известная балерина» сидит на перевернутой табуретке и кутает свой напудренный нос в чернобурую лису. Она ждет своей оче­реди репетировать. Музыканты уже собрались: примадон­на — не статисты, она репетирует только под оркестр. Рядом с дирижером, лысоватым человеком, у которого дро­жат руки (от страха перод «патроном»), стоит «князь» Милкин - его толстая нижняя губа отвисает от удоволь­ствия.

— Раз, два, три! Раз, два, три! — отсчитывает он такт.— Теперь — хорошо. Теперь — как на параде. На премьере будет все командование. Надо, чтобы все было, как в лучших парижских варьете...

За спиной Милкина неслышно ходят рабочие сцены, они приносят декорации. Наконец приходит Вера. Она са­дится в пустом зале и смотрит на сцену. Вот театр, думает она, и в нем готовится странное представление. Для того ли строился он? И такого ли зрителя имели в виду строи­тели — она и Наум? Кретины и звери в человеческом обличье.

— Барсука и Трусевича! — выкрикивают из-за дверей.

«Князь» оглядывается на голос и даже не замечает Веру,— настолько он недоволен этим приказом. Тапер перестает играть. Статисты замирают. Двое из них выходят к рампе.

— Ну что ж, идите, служба есть служба... Надеюсь, что обер-лейтенант задержит вас ненадолго.

Двое пробегают мимо Веры. Походя взглядами знатоков оглядывают ее фигуру — снизу вверх. Молодые люди, совсем юнцы, а какие у них лица — воплощение цинизма!.. Трусевич... Вспомнилось кургузое пальто и большие уши... такие, как у этого. Сын? Брат?

— Я больше не могу ждать,— стонет балерина.

— Сейчас, сейчас! — брызжет на нее слюной «князь»,— Дальше! Прошу дальше! Надеюсь, что больше никого... Станьте плотней! Раз, два, три...