Трудная книга

И в этом, на мой взгляд, заключается самая главная цель воспитания: пробудить и развить в человеке вот это стремление и эту способность к самовоспитанию, зажечь факел, который будет светить в жизни. «Это идеализм, — сказали мне на это в одном споре. — Прежде чем зажечь факел, его нужно наполнить». Да, нужно наполнить — пустая душа гореть не может. Но автомобильный бак, прошу прощения за грубоватый пример, может быть заполнен горючим по самую пробку, а если, говоря шоферским языком, нет «искры́», двигатель останется мертвым. А именно в «искре́», в стремлении к знанию, к внутреннему совершенствованию, к собственному росту и к проявлению себя в обществе, — одним словом, в пробуждении нравственной личности и заключается главная задача воспитания, его критическая точка.

Но до этой критической, завершающей точки, до появления «искры́» идет длительный и сложный процесс «наполнения души», процесс очень ответственный и важный, которому мы не всегда, и далеко не всегда, придаем значение. Мы, взрослые люди, свое поведение и образ жизни зачастую считаем вполне естественным и нормальным. А всегда ли мы оглядываемся кругом? Всегда ли мы замечаем и думаем о тех, кто нас видит и слышит и кто живет рядом с нами? И прежде всего — всегда ли мы замечаем детей?

У Евгения Евтушенко есть стихотворение «Фронтовик». Годы войны. Мальчик «с верным другом Васькой» попал на шумные деревенские посиделки. Сопя, состукивая снег с огромных отцовских валенок, ребята вошли, и вдруг застыло сердце: перед ними

стоял кумир мальчишек сельских —
хрустящий, бравый фронтовик.
Он говорил Седых Дуняше:
«А ночь-то, Дунечка,
                                   — краса!»
и тихо ей:
                               «Какие ваши
совсем особые глаза…»

А кругом музыка, свет, водка, махорочный дым, и туфли-лодочки девчат, и аккордеон, поддающий ветерка:

и мы смотрели, как на бога,
на нашего фронтовика.

Но фронтовик, которым любовались ребята, связывая с ним все самое лучшее и самое чистое, распоясался, как ухарь-купец, без устали в стаканы водку лил и сыпал разными историями…

и был уж слишком пьян и лих,
и слишком звучно,
                             слишком сыто
вещал о подвигах своих.

Затем подсел уже к другой и ей повторил те же фальшивые слова: «Какие ваши совсем особые глаза».

Острил он приторно и вязко.
Не слушал больше никого.
Сидели молча я и Васька.
Нам было стыдно за него.
Наш взгляд, обиженный, колючий,
ему упрямо не забыл,
что должен быть он лучше,
                                          лучше,
за то, что он на фронте был.

Кончились посиделки, пьяный фронтовик, «душу вкладывая в плевки», шел, ругаясь, пошатываясь и ударяясь о плетни.

И с детской ненавистью крайней,
в слепой жестокости обид
жалели мы, что был он ранен, —
уж лучше был бы он убит.

Вот она, вся сложность и глубина вопроса: в воспитании играет свою роль и хороший пример, и дурной пример, и весь комплекс жизненных обстоятельств, на первый взгляд как будто бы совсем незаметных, не предусмотренных и часто не предусматриваемых, а детские глаза, которых мы обычно не замечаем, детский ум и детское сердце впитывают все это. Дети перерабатывают и переваривают бесчисленное количество впечатлений и делают свои выводы. Мы наивно полагаем, что они предметы, а они люди, мы думаем, что они ничего не понимают, а они мыслят. А потом мы спрашиваем себя: почему он получился такой, а не другой? В нашей жизни, в ее свершениях и идеалах есть много, очень много великолепного, возвышенного и возвышающего. Но есть и то, что нужно устранить, что препятствует правильному воспитанию детей, с корнем вырвать то, что отравляет нравственную атмосферу нашей жизни. Устремление в будущее немыслимо без преодоления зла и пережитков прошлого и наших собственных «нажитков»: ошибок и несовершенств.