Трудная любовь

Иван Петрович жадно затянулся и замолчал.

— Что же было дальше? — нетерпеливо заглянул ему в лицо Борис.

— Ну что дальше? — усмехнулся Иван Петрович. — Ранения, награды, снова фронт, снова госпиталь… Вскоре после войны я демобилизовался и вернулся в Омск, — поспешил он переменить разговор. — Мы все еще продолжали поиски. Я понимал всю безрассудность новых попыток. Если даже ребенок и был жив, то как без документов его разыщешь? Леля все твердила, что на Саше была одета рубашечка, ее любимая, с инициалами и букетиком незабудок, которые она сама вышивала. Но эта деталь не меняла суть дела.

И, конечно, как и прежде, мы ничего не узнали утешительного. Шло время.

У сестры была своя семья, свои заботы, свои неприятности, и я понял, что мне надо жениться. Но дочь не хотела и слушать об этом. Плакала, грозила убежать из дома. Она вообще росла нелюдимкой, вечно сторонилась людей, капризничала, и никогда я не видел ее веселой.

Так мы и жили с ней до тех пор, пока в 1948 году, возвращаясь из Сочи, не встретили Татьяну Васильевну. Ехал с нами в одном купе бывалый полковник. Разговорились о воине. Леля внимательно слушала, потом вдруг расплакалась и убежала в коридор. Я знал, что в таких случаях надо оставить ее в покое.

Но попутчиков поведение Оли страшно взволновало, и пришлось все рассказать.

— Когда я закончил свой печальный рассказ о дочери, сыне и жене, — продолжал Иван Петрович, выпуская густые кольца дыма, — женщина, которая была нашей второй спутницей, вдруг подняла на меня пристальный взгляд, переспросила: — В вышитой рубашечке, с незабудками?

— Да, да, — живо подтвердил я. — С незабудками и инициалами С. Н. — Саша Николаев. — Встревоженный предчувствиями, я засылал ее вопросами.

— Почему вы спросили? Может, знаете, где он? Слышали что-нибудь? Да, такая маленькая беленькая рубашечка с незабудками… — Я хватался за эту деталь, как утопающий за соломинку.

Женщина быстро откинулась в дальний угол скамьи.

— Нет, нет! — торопливо ответила она. — Я ничего не знаю… Видите ли, моя сестра работает в детском доме, и я от нее слыхала похожий случай. Нашли мальчика с фотографией девочки и метками на белье, без документов.

— Где, когда это было? — не отставал я от нее. — Может, это мой сын? Вы, наверное, знаете, жив ли он?

— Ничего я не знаю! — повторила женщина, потом, помолчав, добавила: — Если вы дадите свой адрес, я непременно все узнаю и подробности сообщу вам.

Мы обменялись адресами. В это время пришла Леля, и я решил ее обрадовать услышанным.

— У Сашеньки большая круглая родинка на спинке. Мама всегда его туда целовала и говорила, что он никогда не потеряется, — сказала Леля и опять заплакала.

— Не плачь, дружок! Я уверена, ты найдешь брата, — она заботливо, по-матерински обтирала с ее глаз слезы. Леля моя притихла, доверчиво прижалась к ней.

На другой день мы расстались, женщина сошла в Свердловске. Прошло более месяца, но обещанного письма все не было. Леля каждый день посылала меня в Свердловск. Я понимал, что это бессмысленно, терпеливо ждал.

Наконец пришло письмо.

Иван Петрович, достав из кармана бумажник, извлек из него небольшой, помятый конверт.

— Вот оно. — И, несколько подумав, вздохнул: — Я с ним не расстаюсь. — Он развернул аккуратно сложенный листочек.

— Темно, не видно. — Борис беспокойно зашарил по карманам. — Сейчас посвечу.

— Ничего, ничего, я так все помню, — остановил его Иван Петрович и начал цитировать: