Трудная ноша. Записки акушерки

Двери в так называемую «Комнату подготовки» могли открыть только авторизованные сотрудники, так что я отступила назад, а Фара поднесла к электронному замку свою карту. Дверь распахнулась, а потом закрылась за нами с негромким хлопком, напомнившим о конечности всего земного. Мы с Фарой стояли в помещении размером с кладовую для белья. По рукам у меня побежали мурашки; в комнате – в соответствии с ее назначением – царил леденящий холод. Фара положила стопку одежды рядом с кроваткой, которую я раньше не видела. Она заглянула внутрь и расправила белое одеяльце, края которого были видны из-за бортов.

– Он такой красивый, – сказала она.

Сделав глубокий вдох, я подошла к ней ближе и заглянула в кроватку, где лежал младенец, аккуратно завернутый в пеленки. Он действительно был красив. Широкий лобик казался фарфоровым; густые темные ресницы спокойно лежали на округлых, выпуклых щеках. Только губы выдавали тайну его рождения – крепко сжатые, фиолетовые, словно лепестки нераскрывшегося черного тюльпана.

Фара положила теплую руку мне на плечо, но комната лишь показалась мне еще холоднее.

Я ничего не знала об этом ребенке, и в то же время знала все.

– Он такой красивый, – прошептала я.

Я подумала о своих девочках: наверное, сейчас они накрывают стол к ужину, помогая отцу, и спорят, чья очередь выносить мусор. Обе после рождения молчали несколько страшных секунд; но потом эти секунды прошли, и они закричали. Этот мальчик так и остался безмолвным – прекрасный, словно фарфоровая статуэтка. Я не знала, доведется ли мне разделить подобный момент с какой-то из пациенток, но Фара осторожно подвела меня к нему.

– Спасибо, – сказала я.

Это казалось неправильным, и одновременно очень уместным.

Я оставила Фару в кабинете: ей предстояло распеленать мальчика и одеть в соответствии с пожеланиями родителей, – а я вернулась в палату, где оставила счастливую молодую мать. Прошло всего несколько минут, и когда я распахнула дверь и вернулась в теплую влажную атмосферу палаты, она вряд ли заметила, что я снова тут. Мальчик кряхтел, требуя молоко, и она, смеясь, щекотала его губы соской на бутылочке. Как только он ее отыскал, тут же присосался и громко зачмокал, а молоко потекло у него по подбородку к шейке. Я улыбнулась, радуясь его аппетиту, а молодая мать подняла глаза и улыбнулась мне в ответ. Она не знала, куда я ходила – как побывала в сумраке, пока она наслаждалась появлением малыша, принесшего с собой любовь и свет, – и так оно и должно было быть.

Звук

Существует звук, который женщина издает, когда ей говорят, что ее ребенок умер.

Это звук, который не пожелаешь издать никому, равно как не пожелаешь и услышать, но акушерки с ним хорошо знакомы.

Этот звук одновременно и человеческий, и нет. Рот открывается, но из него вылетают не слова. Один только этот звук: крик чайки, роняющей раковину на скалистом берегу, рев оползня, стон айсберга, который оседает, рассыпаясь немыми белыми глыбами, в бездонную черноту океана.

Этот звук одновременно сильный и бессильный. В этот момент, когда у женщины земля уходит из-под ног, и она проваливается в черную дыру, к ней приходит страшное знание о том, что естественный порядок вещей – сплошная ложь, а земное притяжение – иллюзия. С этого момента ничто уже не будет ни правильным, ни справедливым. Звук, который она издает, это единственное, что привязывает ее сейчас к земле. Он такой же, как любовь, которую она уже испытывает к ребенку, чьи глаза никогда не откроются, – мощный, всепроникающий и не имеющий конца.

Этот звук эхом отдается от бледно-зеленых стен комнаты без окон, в которой находится женщина, когда получает страшную новость. Он разносится по длинным низким коридорам больницы, летит по парковке, по широкому шоссе, забитому машинами, по городским улицам и проспектам.

Он продолжает звучать весь день, и на следующий, и потом тоже. Он сквозит в этих словах, на этой странице, в ваших пальцах, в вашей голове.

Она пришла на прием, потому что заметила кровотечение. Пару пятен на трусиках утром после сна. Потом еще несколько, когда зашла в туалет на работе, потом – какой-то сгусток. Она пришла бы раньше, но уже отпрашивалась несколько раз с работы в последнее время по разным поводам и знала, что ее босс разозлится, если сказать ему, что ей надо уйти посреди обеда ради какого-то, как он выражался, «дурацкого осмотра». Поэтому она сначала рассчитала все столики до последнего, собрала скудные чаевые в карман своего фартука и только тогда отправилась в больницу.

А может, она пришла, потому что не чувствовала шевелений ребенка с прошлого вечера. Она посмотрела в Google, что можно сделать, перепробовала все приемы с сайтов и форумов: стакан холодной воды, громкую музыку, шоколадный батончик, чашку кофе. Позже, уже после больницы, когда она вернулась домой и погрузилась в бесконечные размышления о причинах случившегося, больше всего она жалела об этом несчастном кофе, хотя отец ребенка и объяснял ей, что это тут ни при чем, и она не виновата.