Трудная позиция

Больше двух лет собирался Саввушкин в Сибирь. Сколько географических книжек о ней прочитал от корки до корки! И все напрасно. Внезапно вернулась домой мать. Вернулась она со всеми узелками и чемоданами, худая, слабая и с маленьким на руках, словно чужая. Увидев сына, обняла, заплакала: «Милый ты мой, заброшенный». А он вырвался и закричал на нее от злости: «Анафема твой Федор Иванович, ирод! Почему же ты не оставила ему вот этого, в одеяле? Такой же толстый вырастет, как Федор Иванович, я знаю». Но когда успокоился, пожалел мать, сказал рассудительно: «Ладно, не пропадем. Я уже могу работать, а учиться в вечерней школе буду».

Как-то в выходной день, сразу после окончания Саввушкиным десятого класса, заявился к нему Алешка-мудрый, высокий, под самый потолок, и в морской форме. У Саввушкина дух захватило от изумления: уж больно здорово подходило все Алешке — и бушлат, и тельняшка, и бескозырка с лентами. Говорил Алешка серьезно, словно адмирал какой, и, совет дал резонный: «Ты тоже, Митя, просись в морское, иди в военкомат и просись».

Но Саввушкину не повезло и на этот раз: медицинская комиссия, какой-то минус в одном глазу у него обнаружила. И как ни старался он доказать, что все это чепуха, мелочь, комиссия настояла на своем и предложила ему пойти вместо морского в зенитное, ракетчики. Погоревал, погоревал Саввушкин, а потом подумал, что, пожалуй, и в ракетчиках будет неплохо. Дело это новое, везде ракеты имеются — и на суше, и на море.

Но утешал себя он недолго, лишь до новых писем Алешки-мудрого. «Дуралей ты, Митька, отъявленный, — писал ему Алешка. — Не приняли к нам, так держи курс в гражданский флот. У них тоже училище мореходное имеется. Туда после армейской службы, говорят, принимают без всякой задержки. А море, оно везде море, это тебе не какая-то суша. И каждый человек тут сам себе Магеллан. Учти, Митя, пока не поздно».

И не только письма Алешки тревожили Саввушкина. Еще больше тревожили начавшиеся занятия, на которых вместо ракет заставили его осваивать обыкновенный автомат, с каким все солдаты на посты ходят. Затем пулемет пообещали и стрельбы по бумажным мишеням в тире. И хотя командиры успокаивали, что всему свое время, что дойдет очередь и до сложной техники, Саввушкин плохо этому верил. А тут еще уговаривать начали: «Поступил, так учись, не проявляй малодушия». От этих уговоров новые мысли в голову полезли: «Что же это, в одно училище просишься — не пускают, к здоровым глазам придираются, а в другом держат, как на веревке. Значит, не больно важное, и может, не ракетчиков настоящих готовят здесь, а каких-нибудь подсобников. Ведь и в ракетных войсках разные кадры требуются».

Только потом, когда пришел в батарею грозный приказ об отчислении, понял Саввушкин, что и в этом училище насильно не держат. О себе же самом, о службе своей задумался он серьезно лишь в караульной роте, когда капитан Ремешков сказал ему неторопливым, тяжелым баском: «Веселую вы себе характеристику заработали, очень веселую». Словно тяжелый свинец, врезались эти слова в память Саввушкина. Вот и сейчас, дежуря в проходной, он прикидывал, что и в самом деле долго, наверное, придется стоять ему у дверей казармы да у разных подвалов с овощами, прежде чем заслужит он доверие капитана Ремешкова. А уж где там думать о мореходном с такой характеристикой...

* * *

После двенадцати Саввушкина сменили, и он, раздевшись, улегся на свою койку под жесткое суконное одеяло. В окна казармы глядели мелко дрожащие, будто от холода, звезды. Мутная, белесая дымка, стоявшая от пола до потолка, тяжело давила на усталые веки. Откуда-то издалека через толстые деревянные стены и двойные рамы доносился тихий, замирающий лай собак.

И вот уже нет как будто, ни потолка, ни, пола, никаких стен, а всюду простор. И он, Саввушкин, не в казарме вроде, а с автоматом в руках стоит у важного секретного объекта, о котором не положено знать никому, даже часовому. Да вокруг и нет ни единой души. Только не унимаются собаки, их лай все ближе и ближе. Собаки бегут прямо на часового. И никакие это не собаки, а самые настоящие люди в собачьих шкурах. Они бросаются на Саввушкина. Он вскидывает автомат, силится выстрелить, но автомат почему-то не стреляет. Завязывается борьба. Тяжело Саввушкину против двоих, давят они его к земле. Только одна рука у него на свободе. Он выхватывает из ножен кинжал и ударяет им. сперва одного, потом другого. Падают люди в собачьих шкурах на землю, встать пытаются, но уже не могут. Появляется капитан Ремешков. Он смотрит на Саввушкина и молчит...

Казарму, как и прежде, заволакивала мутная дымка от звезд, прилипших к широким заиндевевшим окнам. Слышится монотонный храп с легким присвистом. Кто-то сердито бормочет во сне. Повернувшись на другой бок, Саввушкин вздыхает всей грудью и заматывает голову одеялом, чтобы ничего не видеть и не слышать...