Трудная позиция

За ужином Александра Терентьевна долго сдерживалась, хотела, чтобы муж поел спокойно, а как только стали пить чай, не вытерпела, спросила:

— Что все-таки произошло у вас сегодня? Или нельзя говорить?

— Почему нельзя? — поморщился Осадчий. — Ты историю с Саввушкиным помнишь?

— Очень даже.

— Ну вот, а теперь с курсантом Красиковым такое же происходит. И генерал уже решение принял отчислить.

— А ты что же, не согласен?

— Я, Шура, с равнодушием не согласен и с тем, что кое-кто трудности стороной обойти хочет. Разве этому нас партия учит? И не за этим я в политработники из командиров перешел. Понимаешь ты меня?

— Да, конечно, — согласилась Александра Терентьевна..

Осадчий сдвинул свои жесткие брови, потом решительно встал и вышел из-за стола.

— Вот что, Шура. Я должен обязательно повидать Крупенина.

— Сейчас? — удивилась жена.

— Именно сейчас. И ты уж не обижайся, пожалуйста. Ладно?

Оставшись одна, Александра Терентьевна несколько раз прошлась по комнате, потом села за письменный стол мужа, отыскала в ящике фронтовую фотокарточку, сделанную каким-то военным корреспондентом на острове Эзель, и долго смотрела на нее. На снимке у гранитной скалы стояли два молодых еще офицера — Забелин и Осадчий, усталые, запыленные, и оба с автоматами, как солдаты. На обратной стороне снимка рукой Забелина было написано: «Дорогой Артем, не забывай этих трудных дней никогда».

15

Больше часа вышагивал Крупенин по скользкому, обледенелому тротуару на центральной городской улице возле гарнизонного Дома офицеров. Раньше здесь частенько встречал он Надю. В семь вечера она заканчивала занятия в детской музыкальной группе и, выбежав на улицу, с беспокойством спрашивала:

— Замерз, да? А почему не зашел в раздевалку?

Он брал ее под руку и, весело отшучиваясь, вел в кино или домой по затихающим длинным улицам.

Сегодня Надя появилась намного позже обычного. Может, чувствовала, что он ее ждет, и потому старалась не торопиться, а может, просто дела задержали. Но, увидев Крупенина, она сделала вид, что не заметила его, и прошла мимо, гордо подняв голову. Он поймал ее за руку, пытаясь остановить и завести разговор.

— Нет, нет, я не могу. Мне нужно готовиться к занятиям. — Надя торопливо, свернула к троллейбусной остановке и, не сказав больше ни слова, нырнула в отходивший уже троллейбус. Дверь захлопнулась перед самым носом Крупенина.

— А, черт! — Крупенин отпрянул в сторону и остановился в растерянности, не зная, что теперь делать.

Троллейбус долго буксовал, а когда преодолел льдистый участок, неожиданно остановился и распахнул двери.

— Поспешайте, товарищ военный! — позвала пожилая добродушная кондукторша. И когда Крупенин сел, шутливо прибавила:

— Чуть-чуть не ограбили вас при честном народе. Уж извиняйте.

При этом она виновато посмотрела в сторону Нади. Но та не подняла даже головы, словно ничего не слышала и не видела. Кондукторша догадливо поджала губы и заговорщически кивнула Крупенину: ничего, дескать, милые бранятся — только тешатся.

Всю дорогу ехали молча.

— Так и уйдешь? — спросил Крупенин, когда вышли из троллейбуса и до Надиного подъезда оставалось каких-нибудь десяток шагов. — Не хочешь разговаривать?

Надя молчала.

— Ну нельзя же так.

— Может, и нельзя. Но что же поделаешь...

— Я могу объяснить тебе, как это получилось. — Крупенин снова попытался взять ее за руку.

— Не нужно, и потом, не хочу, чтобы ты оправдывался.

— Да, но ты же должна знать, почему так получилось.

— Не старайся, пожалуйста. Теперь это ни к чему. — И Надя ушла, даже не обернувшись.

Крупенин поглядел ей вслед и с болью вымолвил:

— Не знал я, что ты такая.

Он со злостью пнул попавшийся под ноги ком снега и нехотя, устало побрел к своему дому.

В лицо дул противный западный ветер, изредка взвихривая снежную пыль на дороге и покачивая электрические фонари. Провода монотонно и тоскливо гудели, будто жаловались на свое одиночество.

Добравшись к себе, Крупенин прямо в одежде повалился на кровать, заложил руки за голову. Никогда еще собственная комната не казалась ему такой пустой и неуютной, как в эти минуты. Даже чей-то неожиданный стук в дверь он воспринял как посторонний, ненужный звук и отозвался на него машинально.

Вошел Осадчий. Крупенин повернул голову и долго смотрел на него, точно не верил глазам своим. Потом вскочил, поспешно поправил китель и привычно застегнулся на все пуговицы.

— Зря вы беспокоитесь, — сказал Осадчий. — Давайте так, по-домашнему.

— Вы, наверное, дневник принесли, товарищ полковник? — смущенно спросил Крупенин.

— Нет, не принес. Но, должен признаться, прочитал с интересом, даже с большим.

— Да чего там особенного? — смутился Крупенин. — Просто злой был, вот и царапал. Потом в чемодан бросил. Только в разговоре с вами и вспомнил... А вы раздевайтесь, Артемий Сергеевич, — предложил Крупенин и повесил шинель гостя на вешалку.

Усевшись за стол, Осадчий пристально посмотрел на старшего лейтенанта.

— Значит, под злую руку, говорите? Для успокоения нервов, так сказать. Вместо валериановых капель. Что же, неплохо. И часто это бывает у вас, разрешите полюбопытствовать?