Трудная позиция

Утром, когда Вашенцев нежился еще в постели, наблюдая за медленно вползающим в квартиру сырым весенним рассветом, позвонил по телефону Крупенин и сообщил о вчерашнем происшествии на лестнице. По телу Вашенцева пробежали иголки, и весь он как-то зябко передернулся, будто под холодным и внезапным душем.

— Черт знает, чем вы там занимаетесь, — сказал он в трубку раздраженно. — Не можете без этих своих штучек. Скучаете. — Помолчав, спросил недоверчиво: — Ну и Красикову хоть всыпали?

— Отобрали увольнительную, — ответил Крупенин.

— Правильно, — сказал Вашенцев. — И сегодня пусть сидит в казарме. Ни на шаг не выпускайте. А потом посмотрим.

Конечно, в другое время не так бы поступил Вашенцев с этими задиристыми петухами. В другое время он дал бы обоим суток по пять аресту и немедленно отправил на гауптвахту. Но сейчас нельзя было создавать лишний шум. «Ну ничего, — успокоил себя Вашенцев. — Я их в понедельник сам проработаю так, что почувствуют».

Но в понедельник, едва он пришел в дивизион, Крупенин принес ему свой рапорт о Саввушкине. Принес и заявил откровенно, что за этого человека он будет теперь стоять твердо и решительно.

Правда, рапорт и слова комбата не очень встревожили Вашенцева: подобное он читал и слышал уже не раз. Его встревожило то, что Крупенин сам ездил к Саввушкину, и ездил, по существу, втайне от командира дивизиона, без его согласия.

— Ну, этого я так не оставлю, — сказал Вашенцев, стукнув ладонью по рапорту, и тут же отправился к начальнику училища. Пока шел от своей казармы до управления, размашисто шлепая сапогами по лужам, все время возмущался: «И что за человек этот Крупенин? Преподнес ему Саввушкин пилюлю. Мало, наверное. Другой пилюли хочет. Что ж, получите другую, товарищ комбат. Не всегда же награда прикрывать вас будет».

В кабинете генерала, когда вошел туда Вашенцев, сидел полковник Осадчий. Вашенцев, чтобы не мешать начальству, хотел было уйти, но Забелин остановил его:

— Давайте, давайте, что у вас?

Майору не хотелось докладывать о Крупенине в присутствии Осадчего, но уклониться уже было невозможно, и он передал генералу крупенинский рапорт, написанный на трех тетрадных листах ровным, убористым почерком.

— Так вот он где, ключ-то от ларчика! — воскликнул вдруг генерал, потрясая тетрадными листами. — И какой сговор точный: сегодня только пришло письмо из Усть-Невенки — и вот уже рапорт Крупенина. Ни раньше, ни позже, главное. Значит, съездил человек, настроил парня, пообещал свою помощь. Так, по-видимому?

— А что же в этом плохого? — спросил Осадчий, посмотрев на генерала. — Наоборот, по-моему, великолепный пример товарищества.

— Куда великолепнее, — покачал головой Забелин. — Вчера я объяснил всем, что никакого офицера из Саввушкина не получится, вообще он попал в училище случайно, а сегодня, видите ли, я должен снова начинать возню с этим самым Саввушкиным. Да над нами куры смеяться будут.

— Смеяться можно, — сказал Осадчий. — Смеяться легче всего.

Вашенцев пока молчал, прислушивался. Он уже понял, о чем говорили до него начальник училища и секретарь парткома, и был рад, что приплел как раз вовремя.

— Ну вот что, — предложил Забелин, резко скрежетнув стулом по гладкому крашеному полу. — Давайте рассуждать практически. Пусть командир дивизиона скажет нам, возьмет он Саввушкина к себе или нет?

— Да что вы, товарищ генерал, — взмолился встревоженный Вашенцев. — Как же это получается?

— Не возьмете, значит?

— Нет, товарищ генерал, не возьму.

— Правильно. И я бы не взял.

— Но у нас есть другие дивизионы, — сказал Осадчий.

— А что другие? — спросил Забелин. — Разве в других не известна история с Саввушкиным? Известна. И о крупенинской склонности посочувствовать разным Саввушкиным тоже все знают.

— Знают, да по-разному оценивают.

— Что значит «по-разному»?

— Понимаете, Андрей Николаевич. — Осадчий, упершись ладонями в колени, выпрямился. — Буду откровенен. Нравится мне, что есть у Крупенина такая склонность.

Забелин иронически скривил губы:

— Ну что вы, право, говорите, Артемий Сергеевич?

— Говорю, что думаю, — уверенно продолжал Осадчий. — Во-первых, это стремление до конца разобраться в судьбе человека. Во-вторых, это сердечность, чего не хватает некоторым нашим офицерам.

— Допустим, — согласился Забелин. — Но почему же любимый вами Крупенин не посоветовался с командиром дивизиона, прежде чем ехать?

Осадчий повернулся к Вашенцеву, живо кивнул:

— А вот командир сам скажет, наверное?

— Что же я могу сказать, товарищ полковник, — вяло отозвался Вашенцев. — Крупенин знал, конечно, что одобрения с моей стороны не получит. Да и смешно было бы вести речь об этом, когда на мне еще висит выговор.

— Ну вот, — сказал Осадчий. — Я тоже не стал бы советоваться.

— Знаете что, товарищи? Давайте оставим этот разговор. Хватит. Не время сейчас. Вот проведем учение, послушаем командующего, потом потолкуем. А что касается рапорта Крупенина, — Забелин взял его в руки, покачал, как бы взвешивая, и положил обратно на стол, — не тем он, по-моему, занимается, этот Крупенин. Недоволен я им.