Трудно быть львом

Что это? Мне послышалось, будто кто-то стрелял в саванне. Выстрелы в природном заповеднике, самом, возможно, большом в Африке? Цвика, правда, предостерег меня когда-то от охотников-браконьеров. Поэтому я стал осторожно пробираться на звук. Вскоре я увидел следы автомобильных шин. Я ускорил шаги. Ведь когда я иду против ветра, человек не обнаружит меня, пока я сам его не увижу. У меня были и другие преимущества: скорость бега, сила, против которой у него нет защиты, рывок, быстрый, как молния, обоняние в несколько раз острее, чем у людей, и зрение тоже много лучше, чем у человека, — если только он не вооружен биноклем.

Я шел примерно час, пока увидел автомобиль и охотника, который с помощью двух туземцев волочил только что пойманную зебру. Я лег меж кустов в ожидании, что произойдет. Мне представлялось, что они погрузят свою добычу на машину и уедут. Но они поступили неожиданно для меня: разрубили зебру и оставили куски на месте. Потом завели машину за кусты и спрятали ее там. Тогда я все понял. Они устроили засаду. И жертва тут же появилась. Это была львица. Сначала она шла с большой осторожностью, потом быстро подбежала к зебре и рывком схватила добычу Я не стал ждать, пока она подставится ружьям укрывшихся в кустах охотников. Я быстро обогнул кусты и тихо подкрался к ним сзади. И вовремя. Опоздай я хоть на мгновение, она пала бы жертвой охотника. Он все равно успел выстрелить и ранить ее в плечо, но, пока он собрался выстрелить повторно, я с угрожающим рычанием бросил его на землю. Туземцы, сопровождавшие его, были вооружены копьями, но они не держали их в руках и поэтому выхватили кинжалы и хотели было броситься на защиту своего господина. Как же они были удивлены, когда я одним ударом лапы сломал его ружье и зубами схватил за одежду — точно так же, как хватал детей и воспитательниц горевшего детского садика, перенося их с крыши на крышу. Правда, его мне пришлось хорошенько встряхнуть и стукнуть о дерево, чтобы он прекратил сопротивляться. А когда туземцы наконец схватились за копья, я уже был далеко и мчался, крепко удерживая свою добычу зубами за пояс и за штаны.

Удалившись оттуда на изрядное расстояние, я наконец-то позволил себе лечь отдохнуть. Охотник лежал передо мной и не двигался. Но по его дыханию я знал, что он жив. Он был вооружен пистолетом и ножом для сдирания шкур. Я осторожно перекусил его пояс, снял с него пистолет вместе с кобурой и раздавил между зубами. Нож я оставил ему. Я не боялся его. Пролежав так с четверть часа, я почувствовал прилив новых сил. Мой пленник по-прежнему притворялся мертвым. На что он надеялся? Если я притащил его аж сюда, так неужели я не решусь съесть его только потому, что он якобы умер? Я уже начал жалеть его. В конце концов, это человек, а не животное. Пусть даже охотник, приехавший в заповедник убивать защищенных законом животных. Пусть даже охотник за львами. Я перевернул его лицом кверху — и отпрянул. Это был Уильям Симпсон Второй. Тот самый Уильям-отец, охотник за львами. Прощаясь с ним в нью-йоркском порту, я не думал, что мы встретимся при таких обстоятельствах. Я еще помнил, как он пожал мне лапу из чистой вежливости. Он еще не узнал меня, потому что не открывал глаз. Тогда я положил лапу ему на грудь. Он очень осторожно, почти незаметным движением попытался добраться до своей последней надежды — охотничьего ножа на боку. В сущности, то была даже не надежда на жизнь, а надежда на достойную смерть. Смерть бойца. И несмотря на мое отвращение к его занятию, этими своими хладнокровием и смелостью он вызвал у меня уважение. Я отодвинул лапой его руку от ножа, и моя реакция была, как видно, такой человеческой, что он с удивлением поднял веки. Вначале он не мог отвести глаз от моего взгляда. Но потом глянул на что-то странное, висящее в моей гриве, и увидел дощечку для письма. И тут у него вырвался вздох удивления и одновременно огромного облегчения. Он попытался сесть, но я ему не дал. Пусть знает, кто здесь король.

— Ты намерен прикончить меня? — спросил он.

Я отрицательно покачал головой.

— Тогда почему ты держишь меня? Почему притащил сюда? Накормить своих детенышей?

Я отпустил его и написал на дощечке:

Я НЕ УБЬЮ ТЕБЯ РАДИ ТВОИХ ОТЦА И СЫНА, НО ТОЛЬКО ЕСЛИ ТЫ ДАШЬ ЧЕСТНОЕ СЛОВО НИКОГДА В ЖИЗНИ НЕ ОХОТИТЬСЯ В ЗАПОВЕДНИКАХ. И ЕЩЕ ОДНО: ТЫ НИКОМУ ОБО МНЕ НЕ РАССКАЖЕШЬ.

Это письмо заняло у меня много времени, потому что я уже давно не писал. Все это время он неотрывно смотрел на меня. Я дал ему сесть. Потом он сказал очень серьезно:

— Я никогда больше не буду охотиться в заповеднике. Даю честное слово.

По правде говоря, я не так уж поверил ему. И поэтому написал:

ЕСЛИ ВЕРНЕШЬСЯ, УМРЕШЬ.

Он улыбнулся и сказал:

— Клянусь тебе жизнью моего сына и моей жены, что я больше никогда не буду охотиться в заповедниках.