Трудное время

- Или у вас своего нету?

- У нас его отродясь не было, - на ходу отвечает третий.

- Ну, с богом, - говорит письмоводитель.

- Спасибо, родимый.

Базарная площадь. В конце виден кабак, навесы для торговли, лавочка и дума 1. Куры копаются середь площади, тишина, слышно, как свинья чешется об угол думы и вполголоса отрывисто похрюкивает.

Письмоводитель с гостем вошли в лавочку.

- Денис Иванычу, - говорит письмоводитель.

- Иван Степанычу, - не глядя, отвечает лавочник.

Он сидит на прилавке, в рубашке, в жилете и играет в карты с волостным писарем. Писарь в военном пальто и в резинковых калошах на босу ногу.

- Писчей бумаги! - спрашивает Рязанов.

- Есть. Пожалуйте! Алексей, покажи бумагу! Ходите, я вздавал. Вы зачем, Иван Степаныч?

- Бросьте вы карты-то! Что в самом деле!

- Погодите! Игра тут у нас идет. Третий день хороводимся. Да чего вам требуется? Черви.

- Нашатырь есть у вас?

- Вам на что? Вали! Вали!

- Для экономии.

- Это моя восьмерка. Что ты врешь? Для экономии?

- Да. Ну что же, есть, что ли?

- Это нашатырь-то?

- Да.

Лавочник пристально смотрит себе в карты и говорит:

- Нда. Вот что! Для и-кано-омии. Так, так. Самая подлецкая игра. Без двух. А нашатырю, похоже так, что нету. Ну, вздавай! Еще чего-с?

- Да будет вам играть!

- Ну!

- Сургуча две палочки.

- Есть. Алексей, подай сургуча две палки конторского. Иван Степаныч, садитесь с нами играть!

- Ну вас!

- Что ж такое? Мы на орехи.

- И на орехи не стану.

- Экие скупые! А у вас непременно деньги есть. Мое почтение! - говорит лавочник кучеру.

Кучер молча подходит к прилавку и глядит на полки с товарами.

- Вам что? - спрашивает лавочник.

- Идей-то у вас тут была, я гляжу, зеркила такая, круглая?

- А вон она.

Кучер берет зеркало и глядится в него. Письмоводитель роется в ящике с пряниками.

- Хороши, уж хороши! И глядеться нечего, - дружески говорит кучеру лавочник.

- Нельзя, - отвечает кучер. - Влюбиться хочу.

- Не говорите! Уж мы сейчас видим, который человек в веселом духе. Это горничная-то? Хм. Девочка ничего.

- Девка убедительная. Одно слово, чего извольте.

- Так, так.

- Беспременно надо влюбиться. Типерь, главная вещь, как-никак расстараться песенник достать.

Входит мужик.

- Денис Иваныч!

- Что ты?

- Отпустите!

- Дугу оставь!

- Как же я без дуги поеду? - Помилуйте!

- А мне что? Вас, чертей, жалеть нечего. Ну да ладно: бери дугу, скидавай зипун!

Мужик молчит, и все молчат, смотрят на него.

- М... Вот что, - про себя говорит мужик.

Молчание. Письмоводитель на прилавке раскалывает гирею орех.

- Так-то, - произносит мужик и чешет в затылке. Одно плечо у него начинает понемногу опускаться, зипун сползает с плеча...

Остановка.

- Скидавай! Скидавай! Нечего. Нынче, брат, не зима, не озябнешь.

Мужик вздыхает и шевелит губами, потом молча, потихоньку стаскивает зипун, бережно кладет его на прилавок и молча, в одной рубахе уходит.

- Ну, вздавай, - говорит писарю лавочник. - Нет, я говорю, - подбирая карты, говорит лавочник.

- Да.

- Я говорю, эти мужичонки подлыи... Типериче, как вы полагаете, сколько у меня за ними денег пропадает? Сейчас провалиться. Пас. Я за него подушные 2 заплатил.

- Дела, - с орехом во рту, произносит письмоводитель.

- Вот по этой причине они мне все и подвержены. Ходи!

- Ну вас совсем! Прощайте! - говорит письмоводитель.

- До приятного свидания.

Вернувшись с базара, гость и письмоводитель расстались. Письмоводитель пошел в контору, а гость отправился в дом. Проходя по двору, он увидел у крыльца несколько баб и мужиков. В дверях стояла молодая женщина в утреннем капоте и внимательно осматривала у одного мужика палец.

- Кто это? - спросил гость у лакея.

- Барыня.

- Гм.

Гость подошел к крыльцу. Женщина, стоявшая в дверях, несколько растерялась, но сейчас же переломила себя и еще внимательнее припала к мужичьему пальцу.

- Погоди, вот я тебе спуску дам, - сказала она и вдруг вскинула глазами на гостя: он стоял прямо против нее и пристально смотрел ей в лицо. Он поклонился, она тихо сказала: "Здравствуйте" и уже совершенно твердо продолжала говорить с мужиком:

- Да нет ли у тебя занозы?

- Кто ее знает. Нет, мотри, вряд.

- Так ты приложи вот это на тряпочку, а дня через два опять приходи сюда!

- Сюда опять притить - понаведаться?

- Да, да, сюда опять приди!

- Ладно, приду.

- А у тебя что?

На пороге стоял мужик на вид толстый, но бледный, и тяжело дышал.

- Чем ты нездоров?

- Я, матушка, всем нездоров, хвораю давно.

- Что же ты чувствуешь? Знобит, что ли, тебя?

- Нету; знобу такова нету; ну и поту настоящего в себе не вижу.

- А ешь хорошо?

- Какo хорошо! В неделю вот эдакой чашечки кашицы известь не могу. Брюхо-то у меня - ишь ты! - опухло. Хошь вшей на нем бить, так в ту же пору.

Гость взглянул на хозяйку: на лице у ней чуть-чуть передернуло один мускул, и опять все стало покойно, только она сейчас же торопливо спросила:

- Простудился ты, должно быть?

- Не знаю, родима, простудился ли, нет ли. Нет, так, должно, эта хворь пристала, с ветру. Утром встал, оглядел в себе ноги: настоящие колоды, опухли. И зачало меня дуть, зачало дуть, пуще да пуще...