Трудное время (ЛП)

Он выключил фары, отстегнул наши ремни безопасности и передвинулся. Я ждала, пока он устроится, навалившись на водительскую дверь. Он похлопал по коленям, и мы уютно уселись, растянув ноги вдоль сидения, устремив взгляды на ряды скромных домов, по-прежнему кое-где светящиеся от рождественских огней. Его рот был у моего уха, а голос заполнял всю мою сущность.

— Я люблю тебя, — сказал он, и продолжил прежде, чем я успела ответить. — Больше, чем я когда-либо любил себя. Но я попытаюсь сделать, что ты просишь. Я попытаюсь ценить свои возможности, и мое пребывание здесь, — будучи свободным, — так же как это делаешь ты.

Я сглотнула тяжелый комок в горле.

— Уж постарайся.

— И я буду писать тебе письма до скончания моих дней.

Я захлебнулась, слезы затопили смех.

— Хорошо. Я обожаю твои слова.

— Это благодаря тебе я нахожу их. Все до одного.

— Забавно, мне они всегда казались подарками. — Подарки, которые я открывала с бьющимся сердцем и дрожащими руками, за рулем автомобиля, в баре, на диване, в кровати. Я укутывалась этими тайными письмами, как в шелк, и мечтала, что мужчина, который писал их мне, может быть таким хорошим, и даже реальным. И вот он здесь, согревает меня своим теплым телом. Теплее, чем мое пальто. Теплее, чем августовское солнце, прилипавшее к его голой коже. Горячее, чем женский взгляд, наблюдавший за ним, тогда разрываемый между страхом и любопытством.

— Когда я тебя встретила, — пробормотала я, — ты был заключенным преступником. И все же ты солгал мне только однажды, и только для того, чтобы привлечь мое внимание.

Я почувствовала его беззвучный смех позади себя, а затем поцелуй в ухо.

— Виновен.

— Самый честный мужчина, которого я когда-либо знала, и я встретила его в тюрьме.

— Самая милая девушка, которую я когда-либо знал, и она связалась с заключенным. Чтобы сказала твоя мама?

Я улыбнулась.

— Я собираюсь это выяснить.

Вскоре я расскажу своим родителям. Хватит защищать их — хватит пытаться искупить вину за боль, которую я никогда не позволяла им испытать со мной.

— Моего отца может хватить удар, — сказала я, — но они уже видели, как я изменилась с тех пор, как встретила тебя. Что я ожила, впервые за долгое время.

— Аминь.

Спустя несколько минут он сказал:

— Думаю, нам лучше отправиться домой завтра, сразу после завтрака. Я уже готов, убраться к чертям из Кернсвилля.

— Конечно. — Я сжала руки, смыкающиеся на моей талии. — Может, мы сможем проснуться по-раньше и съездить к твоему озеру. Понаблюдать за восходом солнца. Купим пончиков на обратном пути к дому твоей мамы. — Понаблюдать, как яркое зимнее солнце поднимается с капризной январской скоростью, как небо превращается из темно- синего в сланцевое с проблесками гортензии моей мамы. Позволить свету изгнать все оставшиеся пугающие воспоминания сегодняшнего вечера из моей памяти, и заполнить пробелы очередными оттенками любимых мест этого мужчины.

— Я уже говорил, что это не мое озеро. Это не мое озеро, пока не пришла весна, вода не стала синей, а мои ноги не погрузились в песок.

— Все же мне бы хотелось туда съездить. И мы вернемся туда снова, когда будет тепло.

— Возможно, даже тогда… Возможно, оно больше не будет прежним. Все изменилось с тех пор, когда я в последний раз купался в нем. Я изменился.

— Мы в любом случае вернемся, — прошептала я, — и узнаем.

Я почувствовала его кивок, затем он поцеловал меня в макушку.

— Да. Мы вернемся.

Жар его слов, казалось, застрял в моих волосах, но другие слова сплыли в моей памяти, запутываясь как снежинки. «Я никогда не был у моря».

Однажды, я отвезу его туда, когда позволят обстоятельства. В Южную Каролину, к побережью. К подножию тех беспокойных волн, что растягиваются за пределы разумного, под ясно голубым небом на летнем солнце. На самый край земли, окруженный песком, водой и воздухом. Никакого бетона, никакой стали. Место, в котором, кажется, зима больше никогда не настанет. Красивая ложь, в которую вы, не задумываясь, поверите, особенно, когда это произнесут губы, такие сладкие на вкус.

— Надеюсь, я понравлюсь твоей сестре, — сказала я тихо. — Или хотя бы она смирится со мной.

— Энни, неважно, что они думают о тебе. Это все равно не изменит того, что думаю я.

— Я знаю. Но я хочу, чтобы она думала, что я сильная, немного. Не настолько сильная, как она или ты, но достаточно сильная, чтобы она считала меня подходящей. Для тебя. Я знаю, что меня не должно это волновать, но они твоя семья.

— Ты можешь волноваться о чем угодно, — сказал он легко. — Просто знай, что меня это не волнует.

— Хорошо.

Эрик подтолкнул меня, чтобы я села.

— Пошли в дом.

Прежде чем мы вышли, он повел своей широкой, нежной рукой вдоль моей челюсти, и притянул меня ближе. Его поцелуй был нежным, как падающий снег, теплым и неспешным, как лето.