Трудное время (ЛП)

— Я знаю, тебе не нравится слышать это, — сказал он, гладя мои волосы. — Но я уже достаточно от тебя скрыл. Теперь я буду выкладывать тебе все, как бы ужасно это не было.

— Я ценю это. Наверно. Но мой отец патрульный. И хороший человек. Поэтому я отказываюсь верить, что система абсолютно нарушена.

Он мягко засмеялся.

— Боже праведный. Патрульный? Что ж, я в пролете. Ни за что не получу его благословения.

— Не увиливай.

Он вздохнул.

— Я не собираюсь врать тебе, не о своих чувствах. И, насколько мне известно, любой мужчина, который делает то, что тот ублюдок сделал с моей сестрой, должен ожидать, что получит возмездие от ее мужа, либо брата, либо отца.

Отца. Мой отец. Слава богу, что мне никогда не придется узнать, способен ли этот хороший, законопослушный человек, на такой вид правосудия Эрика.

— Давай не будем говорить обо всем этом, — сказал он, смягчив тон. — Давай говорить о блинчиках и прочей ерунде.

Я кивнула. Эти переживания не должны обязательно появиться на нашем пути. И мы не должны быть обязательно вместе. То, что он сейчас обнимал меня, что наша невероятная афера каким-то образом выбралась их тех десятифунтовых стен и стала этим — нашими двумя теплыми телами и сплетенными в моей постели — этого я никак не могла предугадать.

А я не хотела растрачивать это чудесное настоящее, беспокоясь о будущем, которое, возможно, никогда и не настанет.

Я развернулась и закрылась в сильных руках и мужском тепле. Укуталась в теле, которое предлагало мне все, что мог предложить мужчина, будь-то удовольствие или страсть, или самые темные глубины верности и чести. Укуталась неопределенностью и неизбежностью. Укуталась во все хорошее и плохое, прекрасное и отвратительное, черное и белое, и серое. И зеленое.

Все, что делает мужчину достойным любви.

Все, что заставляет женщину бежать. В его объятия или подальше от него.

Глава 12

— Эй.

Мир под моими веками был темно-розовым, и я заглянула за эти занавески, чтобы увидеть мужчину из моих фантазий, сидящим возле меня на кровати. Он скрестил ноги, простыни и одеяла обвивались вокруг его талии. И боже, он выглядел замечательно.

— Доброе утро, — пробормотала я, стараясь не дышать несвежим дыханием на своего любовника.

— И тебе доброе утро. Я собирался в душ, если только тебе не нужно туда первой.

— О, дай я почищу зубы. Две минуты. — Отбросив простыни, я чувствовала странную смесь самоуверенности и обольстительности, пока голая обходила кровать. Занавески были закрыты, но свет все же пробирался сквозь щели и из коридора. Я стрельнула взглядом в Эрика через плечо, предостерегая его взгляд.

— Не торопись, — сказал он с самодовольной полуулыбкой на губах.

Он по-прежнему сидел в кровати, когда я вернулась из ванной, и наблюдал за тем, как я надевала трусики, бюстгальтер, штаны для йоги и топ. Я уставилась прямо на него, когда натянула кардиган и выправила волосы из-под воротника. Я поставила руки на бедра.

— В эту извращенную игру можно играть вдвоем, — сказала я, ожидая свое бесплатное шоу.

Он улыбнулся на этом и отодвинул простынь в сторону. Все озорство покинуло меня только при виде этого прекрасного голого мужчины в моей комнате. Высокий и сильный, и красивый.

Когда он прошел мимо меня, то коснулся моей руки, поймав ее, и осторожно прокрутил меня, направляясь к двери, наши пальцы, наконец, высвободились. Мое внимание привлекла его спина, черные чернила.

— Подожди, вернись.

Я усадила его на край кровати и подошла к занавескам, отодвинув шторы, тюль под ними впускал свет, но скрывал нашу уединенность.

Я встала и склонилась на матрасе позади него.

— Мне стало интересно, что у тебя за татуировки… — Одна между его лопатками размером с две моих ладони, пара пернатых крыльев, раздувались, позади какого-то герба, по которому переплеталась лента с надписью. Это было больше просвещение, чем байкерские символы, и я провела по древневидным буквам. — Гуще воды. Весьма уместно для тебя.

Символ дернулся, когда он пожал плечами.

— Ты сделал ее в тюрьме или до тюрьмы?

— До.

— А что на другой? — Я пошатнулась на коленях и развернула его плечи к себе. Пошаговая груда слов, текущая река надписей. «Жизнь за жизнь, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, ожог за ожог, рана за рану, удар за удар».

Кровные узы и возмездие. Конечно.

— Они очень… похожи на тебя, признаю. И я эгоистично рада, что ни на одной из них нет женского имени.

Он улыбнулся мне через плечо.

— Ревнуешь?

— Возможно, немного. — Я повела по нарисованной ленте вдоль его спины еще один раз.

— Они красивые. Ты выбрал хорошего мастера.

— Я бы избавился от них, если бы мог.

Моя рука опустилась.

— Правда? С чего вдруг?

— Я сделал их, когда мне было двадцать или двадцать один.

Я подумала, что, возможно, с его заключением эти слова утратили свою силу, что если, возможно, кровь не была столь густой в его семье, недостаточно густой, чтобы поддерживать человека, приговоренного к пяти годам…