Трудный день

Степан встал. Ему, вдохновленному близостью Ленина, его замечаниями, хотелось сказать что-то необычное, такое, чтобы все здесь присутствующие и прежде всего сам Владимир Ильич увидели бы в нем борца за общее дело, человека, готового, если нужно, отдать за революцию жизнь. Васюков был уверен, что все выступавшие здесь до него говорили хотя и дельно, но как-то все-таки буднично, мелко, без масштаба, и он хотел за всех восполнить этот досадный промах, чтобы Ленин имел правильное представление о товарищах с мест.

Пока Степан, собираясь с мыслями, расправлял под ремнем рубашку, Владимир Ильич спросил:

— Устали, товарищи? Скоро кончим. Пожалуйста, — обратился он к Васюкову.

— Товарищи! — громко произнес Васюков, словно выступал с трибуны у себя на митинге перед односельчанами. — Теперь, когда близка победа мировой революции, товарищи, мы должны…

Ленин, который внимательно смотрел на Васюкова, словно что-то ожидая от него, опустил голову. Неудовольствие и усталость проступили на его лице.

У Васюкова, от которого не ускользнула перемена в лице Владимира Ильича, что-то больно сжалось внутри: не оправдал доверия, обманул ожидания Ленина! Степан чувствовал, что говорит не так, но не мог иначе. Просто не умел… Бывший пастушонок и солдат, он все получил от новой власти, чувствовал себя участником большого, невиданного дела. И ему казалось, что и говорить об этом невиданном можно только особыми, значительными и даже не всегда понятными словами, которые он слышал на митингах и собраниях. И в манере говорить давала себя знать привычка выступать на митингах — громко, агитируя несознательных, проклиная врагов, то есть буржуазию и империалистов… Степан решил поскорее перейти к рассказу о конкретных делах, до боли в душе жалея, что ему так и не удалось и теперь уже, видимо, не удастся сказать Ленину о том великом и необыкновенном, чему он так предан.

— Болотный торф, который спокон веков окружает наше село, скоро будет гореть в топках машин… — продолжал Васюков уже более тихо. — Свет рассеет вековой мрак, и тогда всем будет видать нашу новую жизнь на основе культуры и коммунизма.

— Кстати, о культуре и коммунизме, — заметил Ленин. — Простите, товарищ Васюков. Насколько я вас понял, вы хлопочете о том, чтобы электрический свет залил наши деревни и села?

— Да, товарищ Ленин! — с готовностью и горячо подтвердил Васюков. — А в дальнейшем — и в мировом масштабе, товарищ Ленин!

— И даже в мировом масштабе! — повторил Ленин. — Отлично.

— Мы создадим новую жизнь, которой еще никогда не было в мире и которую переймут у нас пролетарии всех стран, — с чувством продолжал Васюков.

— «Новая жизнь…» — глухо повторил Ленин, — «переймут пролетарии…» Отлично! А скажите, пожалуйста, товарищ Васюков, это не в вашей волости пытались разграбить картинную галерею в усадьбе Мурашовых?

— Картинки-то? — живо откликнулся Васюков. — У нас, товарищ Ленин.

— И наверное, не без вашего прямого содействия, товарищ Васюков?

— Да ведь на картинках, товарищ Ленин, генералы да графья во всем своем обмундировании, голые, извиняюсь, бабы в самом нахальном виде… Учитель ко мне сунулся было с защитой: какие-то, говорит, краски в них, но я ему сбить себя не дал: прошлому конец! Все взорвем, все…

Неожиданно Ленин встал.

— Что вы собираетесь освещать электричеством, товарищ Васюков? — сурово и жестко спросил он. — Свое варварство? Как истребляете художественные ценности народа? Или как мы строим новую жизнь?! Да еще в мировом масштабе?!

Васюкова все это как-то оглушило, хотя он был не робким и не терялся в трудные минуты жизни. Он посмотрел на собравшихся, на Волкова. Тот, слушая своего соседа по волости, делал вид, что со вниманием рассматривает пол.

— Товарищ Ленин… Я же добра хочу… — растерянно проговорил Васюков.

— Знаю! — твердо сказал Ленин. — Иначе нам бы с вами незачем было встречаться, товарищ Васюков. Но культура России досоциалистической — тоже добро. Да еще какой ценности! Портреты генералов и графов, голые, как вы говорите, женщины — работа великих художников Репина и Маковского, Брюллова и Тициана, создавших неповторимые по своей ценности произведения искусства. Вот в чем дело! Бейте генералов, но сохраните народу Репина! — помолчав, Владимир Ильич закончил более спокойно: — Извините, что прервал, товарищ Васюков. Продолжайте, пожалуйста.

Васюков молчал. Он никак не мог прийти в себя, чтобы хоть что-нибудь сказать, и смотрел то на Волкова, то на соседей, то на Ленина.

Наконец он откашлялся с каким-то усердием и продолжал рассказывать о людях и делах своей волости. Владимир Ильич на протяжении всего дальнейшего выступления Васюкова бросил ему только одну реплику:

— Хорошие у вас работники, товарищ Васюков. Очень инициативные и толковые. Учитесь у них.

Вскоре, как и обещал Ленин, совещание закончилось. Товарищи с мест расходились. Васюков в коридоре обращался то к одному, то к другому, ища у них сочувствия и поддержки.

— Товарищи, братцы, — говорил он, — ведь я же всей душой…

— Подумал бы, что городишь, — мягко заметил ему Волков.