Трудный переход

Сухое лицо Акима с пегой бородкой оставалось бесстрастным. Повернувшись, он оглянулся. За его спиной из зимовья выходил Селиверст. Сбоку, из-за ограды, выезжали милиционеры. Селиверст был не такой человек, чтобы прятаться, залезать под нары, ползать на брюхе; увидав, что всё равно ему не уйти, он встал и вышел — во весь рост. Но всё же к Григорию он подходил медленно. Два верхних крючка на полушубке у него не были застёгнуты. Подойдя, Селиверст поднял кверху обросшее пучковатым волосом скуластое лицо и встретился глазами с Григорием. В выражении глаз Григория стояло: «А вот и поймали тебя, хотя ты и хитёр; теперь ты не уйдёшь!» «Жалко, что я не прикончил тебя тогда ночью!» — говорили глаза Селивёрста. Он ещё успел подумать о том, кто же сказал Григорию, Тимофею и милиционерам, что он спрятался здесь. Затем холодная волна ненависти залила ему сердце, и он проговорил хрипло, едва разжимая губы: — Ну что ж, Григорий Романыч, твои верх оказался. Пошли…

XIV

Через неделю в Кочкине, в помещении школы состоялся суд. Был воскресный день, светило яркое весеннее солнце. Стаями летали воробьи, звенела, падая с крыш, капель. Все звуки — говор людей, ржание лошадей, крик петуха с забора — разносились особенно ясно и отчётливо.

На широкую улицу волостного села, к школе уже с утра начал прибывать народ. Степенно шли пожилые люди, которые знали времена, когда тут было другое право: по тракту проводили кандальников, а в волостном правлении писарь вычитывал по списку недоимщиков; вызываемым из деревень неплательщикам налогов, случалось, давали розог здесь же, во дворе волостного правления. По кочкинской улице с базара и на базар ехали брички и пролётки. В них сидели богатые мужики, имевшие дело с барышниками и перекупщиками. Сейчас уж ничего этого нет — прошлая жизнь ушла безвозвратно, словно гнилой туман рассеялся…

У кочкинских жителей, из тех, что помоложе, ярче всего в памяти — революция, гражданская война. А уж совсем молодые парни и девушки не знали иных порядков, кроме тех, при которых они начали сознавать себя взрослыми. Что же касается ребятишек, снующих в толпе и галдящих, как воробьи, то этим сорванцам только того и надо, чтобы поближе протиснуться и получше всё рассмотреть.

Среди собравшихся у школы кочкинцев есть люди разные. Вот стоит, прижимаясь к спине какого-то высокого мужика и вытянув шею, Федосов. Старый барышник пришёл сюда не из одного любопытства. Ведь это на его заимке был схвачен Селиверст Карманов. Хорошо, что Федосова «черти не догадали» в эти дни на свою заимку поехать — стал бы и он теперь свидетелем. Карманову — свояку, родственнику по жене — Федосов отнюдь не сочувствовал: знал, на что шёл, попался — пеняй на себя. Барышник думает лишь о собственных делах. «Надо в город перебираться, тут житья теперь не будет, — размышляет он. — А заимку раскатать по брёвнышку на дрова. А то и просто сжечь. С ней ещё беды наживёшь…»

Федосов опасается, как бы на суде Карманов не сболтнул чего-нибудь лишнего также и о нём. «Было время, делали мы с Силкой разные дела…» Федосов вздыхает и подозрительно оглядывается по сторонам, словно боясь, что кто-то подслушивает его тайные мысли.

В толпе неподалёку от Федосова стоит в окружении молодёжи Нефедов — известный кочкинский партизан. Молодёжь сосредоточенно слушает его.

— Милиция плохо работает, — сурово говорит Нефедов. — Один из этих, которые убили Мотылькова, в руках у милиционеров был, а они его упустили.

— Кто? Где? Когда упустили? — волнуется молодёжь.

Настроение толпы выражается в этих гневных восклицаниях, с которыми люди обращаются друг к другу.

Но вдруг становится тихо, так тихо, что слышно, как сорвалась с крыши ледяная сосулька и разбилась внизу с хрустальным звоном. Тишина нависает над толпой.

Ведут преступников.

Плотной стеной с обеих сторон отделяют их от толпы милиционеры, которые идут с обнажённым оружием, зорко следя за арестованными. При виде этого шествия толпа расступается сама собою.

— Эй, не напирать! Тише! — раздаются предостерегающие голоса.

Впереди идёт Селиверст Карманов. Селиверст дерзко смотрит на толпу и даже как будто усмехается. Понуро опустив голову, идёт брат его Карп. За ним плетётся старый Лука.

Их вводят в помещение не с улицы, а со двора.

В школе парты убраны, втащены длинные скамейки. Из досок устроен барьер, отделяющий судебное присутствие от публики. У дверей стоят милиционеры.

Наконец кто-то подал знак, и люди стали заполнять помещение. В течение нескольких минут были заняты не только скамьи, но и проходы между ними оказались забитыми народом. Люди стояли вдоль стен и снаружи — у окон.

Все взоры устремлены на барьер. Там в окружении конвоя рассаживаются подсудимые. Затем один за другим появляются члены суда. Звучат грозные слова:

— Встать! Суд идёт!