Трудный переход

— Весло досталось, понимаешь, такое, — отбрехнулся Ишакин. Разговаривать ему не хотелось.

— Давай меняться будем.

— Чем? Руками?

— Зачем так говорить? Веслами меняться будем.

— Отстань. Покемарить хочу.

— Пошто покемарить? Не знаю покемарить.

— Вырастешь большой — узнаешь.

— Вы, хлопцы, побудьте здесь, я капитана поищу, — сказал Андреев. — Останешься за меня, Файзуллин.

— Есть, товарищ лейтенант!

Солнце заметно клонилось к горизонту. В лиственном лесу стало сумеречно и прохладно. Весь лес заполнили войска. Прикрытые ветвями, стояли ЗИСы и «студебеккеры». На полянах, замаскированные сверху сетками, целились в небо зенитки. Связисты проворно тянули провод к реке. Один из связистов, плечистый малый, нес на спине катушку. Она крутилась, разматывая провод. Другой связист специальной рогаткой деловито подвешивал провод на ветках деревьев. Двое автоматчиков в пятнистых плащ-палатках провели пленного со связанными назад руками. Связаны руки проводом с синей лакированной оболочкой — такие провода имели только немцы. Мундир на пленном был почему-то мокрый, и волосы на голове тоже. Видимо, пока переправлялись с того берега, пришлось искупаться. Впрочем, у конвоиров одежда сухая.

Военная жизнь катилась своим чередом. У Ишакина в кровь сбиты ладони. У Файзуллина ладони твердые и шершавые. Вырос на Волге, был плотогоном на Каме, одно время рубил лес. Он старше Ишакина года на три или четыре, но выглядит куда моложавее. Особенно когда смеется. Зубы у него крепкие и белые. А у Ишакина половина металлических.

В эти дни Андреев заметил, что между Ишакиным и Файзуллиным началось потепление. Они уже не дичились друг друга, и Андреев подумал, что Файзуллин может хорошо повлиять на Ишакина. Видимо, тянула их друг к другу разность характеров и судеб. Ишакину хотелось узнать, что за праведная жизнь была у татарина, что у него за душой. Файзуллин, вероятно, интересовался ишакинскими похождениями. Любопытно все-таки докопаться, какая чертовщина толкнула парня в воровскую яму. Именно этого никому не удавалось узнать. Потому что Ишакин, как только разговор подкатывался к этой запретной теме, становился молчаливым и злым.

Андреев подходил к клуне. Листья яблони, вывороченной ночью снарядом, поблекли. Яблоки обобрали бойцы. Лишь одно маленькое и зеленое одиноко висело на сломанной ветке.

Возле клуни, привалившись спиной к стене, на корточках, жадно докуривал цигарку Строков. Когда затягивался, острый кадык шевелился. Работал солдат в команде Лукина. Может, капитан разрешил им отдохнуть в клуне?

Но Строков был сегодня особенно хмур. Окурок обжигал ему пальцы, а он будто и не ощущал боли. На лейтенанта даже не взглянул. И Андреев, предчувствуя новую беду, заволновался. Что могло случиться?

Строков плюнул на окурок, бросил его на землю и поднялся. Нехотя принял стойку «смирно».

— Вольно, вольно, — сказал Андреев. — Почему не у реки?

Строков, глядя себе под ноги, пожал плечами.

— Провинился, что ли?

Боец дернул плечами: мол, не могу сказать. Григорий махнул на него рукой и вошел в клуню.

Сани, которые дыбились раньше у противоположной стены на боку, теперь приведены в нормальное положение. На них постлана солома и расстелена плащ-палатка. На этой постели лежал раненый. Над ним склонился батальонный врач, возле которого стояла сестра. На груде соломы притихли бойцы Черепенникова. Они отдыхали, когда принесли раненого, но какой уж теперь сон! Все настороженно наблюдали за врачом. Сам Черепенников с выделявшейся на лбу белой повязкой топтался тоже возле саней, чуть в сторонке, чтобы не мешать медицине. Он наблюдал, как доктор и сестра заканчивали перевязку.

Андреев приблизился, и у него дрогнуло сердце. На санях лежал Юра Лукин. На крупном лбу парня выступили мутноватые капли пота. На осунувшемся, пожелтевшем лице заметнее обычного выделились веснушки. Нос вроде бы стал менее курносым, заострился. И эта седая прядь в чубе.

Глаза у Юры закрыты. Андреев встал рядом с Черепенниковым. Тот покачал головой печально, мол, придет беда — открывай ворота. Вчера Трусова, моих несколько, сегодня — Лукина.

Юре перебинтовали весь живот. Сбоку сквозь марлю выступило алое пятно величиной с пятак.

Когда перевязка была окончена, доктор выпрямился, снял очки, близоруко и устало прищурился. Не спеша обтер стекла полой халата, водрузил очки снова на нос и, глядя на Черепенникова, спросил:

— Ваш боец?

— Мой, — отозвался Андреев.

Сестра заботливо укрыла Лукина шинелью и поглядела на Андреева сердито и с упреком: как же, мол, так — не сумел уберечь своего бойца? И этот взгляд больно кольнул Андреева, и ему стало обидно, что эта симпатичная девушка-медсестра так посмотрела на него, хотя никакой его вины тут нет, и что вот опять он теряет близкого человека. Еще обидно было за то, что никак нельзя предотвратить эти потери и что еще многих не досчитает он, Григорий Андреев, пока окончательно не раздавят фашистов.