Трудный переход

— Вот и послушан, тебе это полезно. Тебе тут, наверно, некому было мозги-то вправлять, ну, ты малость и подзаелся.

— Гляди-ка! — насмешливо сказал Григорий. — Куда тебе, заелся!

— А что? Так оно и есть. Я ещё удивляюсь, как у тебя хватило тогда ума от коммуны отказаться. А в душе-то ты до последнего дня за коммуну стоял, пока товарищ, Сталин не разъяснил…

— Ну, стоял, — нетерпеливо перебил Григорий. — А что, тебе желательно, чтобы я сейчас опять с коммуной выставился? А того не понимаешь, почему всё и отчего произошло? Эх, Гаранин, Гаранин! Ты человек рабочий, жил там у себя в городах и ни черта не знаешь, что тут у нас сотворялося! Вам в городах-то легко говорить: "Крестьяне, в колхозы!" А ты попробуй-ка весь век носом землю поковыряй, тогда узнаешь… Тут жадность людей взяла. Собственность! — Григорий загорячился. — Ты, дорогой товарищ, может, только слухом пользовался, а мне всё это с малолетства было в очевидности. Я как вспомню Волкова Никандра, так и до теперь дивлюсь: откуда такие люди брались? Не ел, не пил, всё богатство копил! Да и другие прочие. А после революции из бедняков разжились некоторые, в кулаки вышли. Стал я задумываться. Почему, думаю, такое? И взошла мне в голову мысль: от собственности, мол, всё это! Собственность и жадность рождает! А уж когда человека жадность возьмёт, он чисто осатанеет! Сколь ни больше, а ему всё мало! Раскумекал я так-то сам с собой. Когда смотрю — и товарищ Ленин про то же самое писал, ей-богу! Он писал, что в деревне ежедень от этой проклятой собственности кулак происходит. Истинная правда! Тут уж я убедился…

И коммуну я, дорогой товарищ, — продолжал Григорий, — застаивал, чтобы не было у людей собственности, а было всё общее. От собственности весь вред людям, я так понимаю. Конечно, в настоящий данный момент, может, оно и не подходит, но я всецело в этом убеждённый! Придёт время — не будет у нас никакой собственности, жадности, зависти. Ты у меня возьми, я у тебя — и ничего, никакого зла. Вот как надо жить!

— Ну, до этого нам надо ещё дойти. Это будет коммунизм. А покуда нам с тобой думать надо, что завтра станем народу говорить.

— Ничего я не буду говорить, — сказал Григорий. — По-моему, кто не желает состоять в колхозе, пускай летит к чёртовой матери — и всё!

— Нет, не всё, — резко заговорил Гаранин. — Ты очень легко решаешь этот вопрос. Мы с тобой должны с людьми поговорить, убедить их.

— Говори, хоть целуйся с ними, а я не буду!

— Да ты что на самом-то деле! — потемнел лицом Гаранин. — Дисциплины не знаешь? Нет, много воли тебе дали, надо тебя одёрнуть!

— Да меня уж одёргивали, находились такие люди, а я всё такой же, — раздражённо сказал Григорий.

Ругаясь, они расшумелись так, что в сени вышла Елена.

— Ну-ка ты, спорщик! — потянула она мужа за рукав. — Только и споришь, всё хочешь по-своему сделать… Иди в избу!

Григорий послушно пошёл за женой. Спор прекратился.

"Надо квартиру себе найти, — думал, укладываясь, Гаранин. — Какого чёрта я здесь? Ребёнок маленький, стесняю".

Утром Григорий остался дома, Гаранин же, придя в сельсовет, сразу должен был разговаривать с мужиками, подавшими заявления о выходе из колхоза.

Вслед за Никодимом Алексеевым пришли ещё несколько человек. Гаранин их дотошно выспрашивал. Лица мужиков были сумрачны. Один говорил, что "раздумал" состоять в колхозе, другой — что "допреж не подумал", когда вступал, а третий пришёл к решению, что ему в "единоличности лучше".

— Почему же лучше? — спрашивал Гаранин.

— А потому, что сам себе хозяин.

— Так и в колхозе у тебя тоже будет личное хозяйство.

— Ну, то в колхозе. А тут всё своё.

— Да и колхоз не чужой. Он ваш же, крутихинский.

— А конечно, наш, — соглашался крестьянин. — Мы понимаем.

— Смотри, придётся тебе опять в колхоз вертаться.

— Там видно будет.

Григорий как будто оказался правым: успех от бесед с подавшими заявления о выходе из колхоза был и впрямь небольшой. Но Гаранина это не обескураживало. Напротив, в тот день он только разговорами в сельсовете и был занят. Двум крестьянам Гаранин вернул их заявления, так как они решили ещё "подумать".

— И то дело! — сказал Гаранин Лариону и Тимофею Селезнёву.

На квартиру он явился под вечер. Григорий был дома. В зыбке сидел белоголовый мальчик; Григорий забавлял его, наклонившись над зыбкой всем своим большим телом. Гаранину видеть Сапожкова в роли няньки было непривычно.

— Сейчас Елена придёт, будем обедать, — сказал Григорий. Тон у него был примирительный.