Трудный переход

Она взглянула на Парфёнова, а тот и верно смеялся. В густой, с сильной проседью чёрной бороде сверкнули Терёхины белые зубы. Вот удивились бы крутихинцы, если бы увидели этого вечно хмурого и чем-то озабоченного мужика смеющимся! Но Тереха смехом своим маскировал неловкость, нежелание своё показать кому бы то ни было, как ревниво он следит за показателями на доске.

На этот раз выработка и у сибиряков и у бригады Вити Вахрамеева была одинаковая.

— Ишь, черти! Ну, ну! — говорил Тереха, поднимаясь с табуретки и выходя из каморки.

С минуту он постоял на дворе, на морозе, потом прошёл в свой барак, нехотя сообщил Егору и Власу результаты дневного труда и лёг спать. Егор только усмехнулся: он отлично понимал душевное состояние своего земляка и соседа. Всю жизнь он знает Тереху. Скуповат и по-крестьянски прижимист Парфёнов. До сих пор заработок, возможность принести домой побольше денег двигали им. Что же случилось сейчас с Парфёновым? Ведь не из-за одного лишь заработка он беспокоится и о выработке своей и о выработке молодых парней — комсомольцев, с которыми соревнуется? Егор и в себе чувствовал что-то новое, неизвестное ему раньше. Ну какое ему, казалось, дело до чужого труда, до чужой работы? Веками люди так трудились — всё себе и для себя. А тут вот что-то такое происходит в душе — и свою работу стараешься выполнить хорошо, сделать как можно больше, и за соседом следишь, стремясь его перегнать. А перегонишь — вроде самому неудобно: ты вперёд вышел, а товарищ твой отстал. И тебе непременно надо помогать ему. Помогать, чтобы вместе идти вперёд.

Сложными были эти новые мысли Егора. Если бы в прежней его жизни было что-нибудь похожее на эти новые чувства, он мог бы сравнить их с нынешним своим состоянием, приложить свою мерку и успокоиться. Но ничего похожего он ещё никогда в своей жизни не испытывал. "Так вот оно какое, соревнование", — думал Егор. А Тереха опять словно замкнулся и ушёл в себя. Но каморку десятника он не уставал посещать ежедневно.

Однажды всё же наступил этот момент, когда комсомолец — рисовальщик плакатов вывел своей кисточкой: "Сегодня впереди всех бригада тов. Парфёнова — 202 процента. Привет лучшим ударникам!" Плакат повесили в бараке.

— Хвалю, — прочитав об успехах земляков, сказал зашедший в барак Никита. — Пускай знают наших, сибирских!

О бригаде Парфёнова, как одной из лучших среди вербованных на Штурмовом участке Иманского леспромхоза, написала в коротенькой заметке районная газета. Газеты на участок принёс из посёлка Сергей Широков. Тереха подошёл к нему и попросил себе одну. Не полагалось раздавать газеты, но Сергей уважил просьбу Терехи.

Тереха же, взяв из рук Сергея пахнущий типографской краской листок, долго читал заметку, водя пальцем по строчкам и беззвучно шевеля губами. Кончив читать, он аккуратно свернул газету, достал бумажник, в котором у него хранились все документы, и положил её туда.

В бараке Тереха с довольным видом осматривался вокруг. Доказал он всё-таки комсомольцам, как надо работать! Эти парни, вроде Слободчикова, думают, что они во всём самые главные. Ан нет. Настоящий-то мужик, если захочет, гору свернёт. Он власти опора…

В сознании значительности этих своих мыслей он и зашёл на делянку к комсомольцам. До этого он ни разу у них не был. "Пускай уж они приходят, если надо. А я-то чего пойду?" — так рассуждал он раньше. А сейчас, наказав Егору и Власу зачистить вырубленный участок и сжечь сучья, Парфёнов, как великан из сказки, появился перед комсомольцами. С Витей Вахрамеевым он поздоровался за руку, а Койде и Слободчикову лишь милостиво кивнул. Парни пилили толстую лесину с разветвляющейся в третьей четверти ствола вершиной.

— Гляди, плясать начнёт, проклятая, — сказал Слободчиков, взглянув наверх.

— Петька, тащи вилку, — приказал Койде Витя Вахрамеев.

Койда, бросив топор, притащил вилку — длинную крепкую палку с узловатой рогулькой на конце.

В это время лесина покачнулась в стволе, словно ожила. Витя не успел вытащить пилу, её сильно зажало. Коля Слободчиков бросился к вилке, схватил её и упёрся ею в лесину. Какое-то мгновение дерево клонилось в сторону, противоположную той, куда бросились Вахрамеев и Койда. Коля изо всех сил напирал вилкой на ствол. С полным спокойствием смотрел на это Тереха, но лишь до тех пор, пока дерево не стало валиться на Слободчикова. Оно словно по какому-то капризу изменило направление падения, или, как говорят лесорубы, стало "плясать". "Эх, ведь задавит парнишку!" Тереха подбежал к Коле, схватился за палку, нажал. Но вдвоём с одной палкой было плохо: друг другу мешали.

— Отойди! — прохрипел Тереха.

Коля отскочил. От напряжения на лбу у Терехи вздулись синие жилы, но он всё же преодолел страшную силу тяжести. Дерево вновь качнулось в нужную сторону и грохнулось наземь, подняв тучи снега.

Красные, задыхающиеся, бежали к Терехе комсомольцы, а он, бросив вилку, махнул рукой и пошёл прочь.

Комсомольцы, возбуждённо крича, стали между собою переругиваться.