Трудный переход

— Смотреть будем, — сказал Трухин. — А насчёт мировой революции — ты не один такой был. У меня у самого в первые дни эти мысли мелькали. "Что, — думал я, — сидеть на какой-то там лесной даче? Кому это нужно? Копаюсь я тут, как крот, а революция, которая охватит все страны, когда же она будет?" Я, наверно, тогда и в самом деле был кротом — ничего не видел. Иду по городу, смотрю вывески ка магазинах: частники торгуют. "А-а, думаю, недорезанные повылазили!" Не хуже, как ты на кулаков. Конечно, читал я в газетах, что кооперативная торговля и прочее. Разумом-то я всё понимал, а вот по душе — не мог паразитов видеть! Но сдерживался. Мне ведь нельзя было воевать-то, как ты с кулаками воевал. — Трухин улыбнулся. — А революция шла, и я это тоже понимал. Мы тогда силы накапливали, сокращали классового врага, а сейчас мы его с корнем рвём. Что в городе, что в деревне. Это ведь всё та же революция, только не клинком и винтовкой мы действуем, а другим способом. Ты это должен понять.

— Да теперь уж я кое-чего понял… Образовался!

Демьян замолчал.

— Чем думаешь дальше заняться? — спросил его Трухин.

— Паря, я всё умею делать! — оживился Демьян. — Что хотишь, то и умею!

Трухин улыбнулся: ему было известно это простосердечное бахвальство Лопатина.

— Давай вместе подумаем, — сказал он. — А пока съезди в Иманский леспромхоз и на лесобиржу. Я напишу записку. Попрошу, чтобы тебе дали работу по вербовке. Теперь много разного народу идёт в промышленность. Бывает, и кулаки провёртываются, а потом вредят. Так что глядеть надо, чтобы не расползались! — вспомнил он выражение Лопатина. — Согласен? Ехать не обязательно сегодня. У меня погости.

— Поеду! — твёрдо сказал Демьян. — Где, паря, наша не пропадала!

С решительным видом он надел свою папаху.

Полина Фёдоровна обрадовалась, увидев Лопатина; она его тоже узнала. Вечер и ночь прошли в воспоминаниях. Демьян запевал:

По диким степям Забайкалья…

Ребятишки никак не хотели ложиться спать, они так и льнули к Лопатину. Он был и впрямь необычен в своей лохматой папахе и вызывал любопытство детей. Трухин думал о тех простых и сердечных людях, с которыми его всегда сводила жизнь. И что среди них какой-то Марченко или тот же Стукалов! "Да, наконец, сам-то я разве не могу решить, что плохо, а что хорошо? Тоже проблему выдумал — ехать или не ехать мне в Кедровку? Поеду! Если я не поеду, пошлют Стукалова, он будет там грозить своим наганом. Да и что значит не поехать? Это значит проявить трусость перед обстоятельствами. Надо не словами, а делом показать, что Марченко ведёт неправильную линию"…

Засиделись с разговорами до рассвета.

В тот же день Трухин уехал в Кедровку, а Демьян Лопатин и Генка Волков нанялись работать в леспромхоз-Демьян говорил Генке:

— Каюк твоему братцу пришёл, его теперь ликвидируют.

— Как? — в глазах Волкова загорелось жадное любопытство.

— Как?.. — Демьян на миг задумался. — А может, паря, к стенке его поставят — и дело с концом! Нынче с кулаками больше рассусоливать не будут! Понятно?

"К стенке! — думал Генка. — А кому же дом-то достанется? Усадьба какая… Амбар, стайки, телятник, пашни…" Генка стал всё это перечислять в уме, и в глазах его потемнело. Словно кусок живой и горячий от сердца оторвался — так ему стало всего этого жалко. Потом, немного успокоившись, он подумал о том, как бы обойти все препятствия и всё-таки завладеть домом. Но это оказывалось невозможным. На железной дороге ему дали рабочую справку. "А если бы я воевать пошёл — тогда что? Вернулся — герой… Неужели бы не отдали? — думал Генка. — Нет, не отдали бы… Не отдадут", — мрачно посмотрел он на Лопатина и отвернулся. Следовало как-то здесь устраиваться.

Наступала зима.

XXXI

В Крутихе вторые сутки без перерыву шло собрание. Бабы ругались на мужиков: "Вы хоть бы на ночь-то разошлись, черти бородатые!" А мужики на баб: "Вы бы хоть дома побывали, ребят доглядели".

Никому не до дома, когда в дымных горницах сельсовета решалась общая судьба. Столы были отодвинуты к стенам. Прямо на них, на полу, на подоконниках сидели люди. Дым плавал облаками.

Хриплые голоса ораторов звучали глухо:

— Все в одну артель сбиваться — и никаких!

— Почему в одну? А может, я не хочу в Гришкину, под его начальство… Я свою организую — и всё!

— Кто это там?!

— Показывайся, организатор!

Показывается Перфил Шестаков. Борода растрепалась, шапка в руках.

— Пошто стращать? То коммуной, то теперь общей артелью… А ежели мы желаем артель, но махонькую, свою, значит, из своих соседей…

— Не со своего голоса поёшь, Перфил! Твои соседи давно у нас в артели! Богатенькие хотят в твоей "махонькой"-то спастись! — кричит ему Григорий.

— Раскулачить их, да и вся недолга. Ишь чего запели, свою артель им подай, кулацкую! — подаёт голос Ефим Полозков.

— Да разве я кулак? Разве я контра? — размахивает шапчонкой Перфил.

— Раскулачим и подкулачников, чтоб не подпевали!

— Ладно, мужики, ладно, давайте к одному приходить, — кричат бабы, у которых не топлены печки, не доены коровы, — артель так артель!