Трудный переход

— Дай срок, построим конюшню, — успокаивал мужиков Тимофей. Но мужики напирали.

Вдруг по улице с гиком кто-то пронёсся на лошади.

— Он, да ведь это Кузьма! — узнал кто-то. — Гляди, как дует на своём Пегашке!

Скакал и верно Кузьма Пряхин.

Долго он крепился, всё не мог решиться. А кажется, что и проще-то ничего нет, стоит только один шаг ступить. Уже вчера, когда раскулачивали Волкова, Карманова, Алексеевых и других, Кузьма ходил по улице, заглядывал во дворы, прислушивался к тому, о чём толкуют люди. И странно ему показалось, что народ крутихинский будто весь какой-то взъерошенный. "Вон ведь как, — подумал Пряхин. — Ишь ты!" — неопределённо сказал он себе. Он оглядывался вокруг. Всюду в степи ещё лежал снег, чёрные кусты на той стороне речки Крутихи виднелись очень отчётливо. А в деревне с крыш протягивались уже ледяные сосульки, на улице и на завалинах появились проталинки. "Вот ведь и весна скоро. Что же делать-то? — спрашивал себя Кузьма. — Сеять-то как буду? Один или в артели?"

Он хотел вызвать в себе тревогу, а её не было. "Э, чёрт её бей! Спать лягу, а завтра что будет!" Но, положившись на авось, Пряхин и ночь не спал.

— Чего тебя черти носят! — ругала его жена.

Кузьма раза три за ночь выходил на улицу, смотрел на звёзды, думал. "Э, чёрт её бей!" — повторял он про себя.

Уже перед рассветом Кузьма уснул. А проснулся оттого, что жена толкала его в бок.

— Вставай, погляди, что на улице-то делается!

Кузьма встал, быстро оделся и выскочил за ворота.

Бабы и мужики гнали коров. Кузьма перебросился несколькими словами с одним-другим мужиком. Раздумья вчерашнего дня с новой силой навалились на него. Кузьма пошёл в стайку. Там у него стоял конь пегой масти, не особо резвый, но бодрый рабочий конь, и молоденький объезженный жеребчик по второму году. Кузьма вывел коня и сел на него. И как только он оказался на коне, он почувствовал, что выехать на нём за ворота не может. Кузьма страшно за это рассердился сам на себя. Но злость надо было на ком-то сорвать, и он сорвал её на добром своём коньке. Кузьма выхватил из тына хворостину и ударил ею коня.

Пегашка взвился на дыбы от обиды и понёсся вскачь по улице. Кузьма, сам работая до седьмого пота, всегда очень бережно относился к домашним животным и в особенности к лошадям. А тут он себя не узнавал. Он нахлёстывал коня, и тот мчался что есть духу. Пуще всего боялся в эти мгновения Кузьма, что конь вдруг остановится или что-нибудь произойдёт такое, отчего ему придётся возвратиться домой. Тогда во второй раз поехать на общий двор, куда вновь вступившие в артель мужики сводили лошадей, у него уже не достанет сил.

Так доскакал он до усадьбы Платона Волкова.

— Кузьма, да ты что, сдурел? — кричали ему мужики. — Изувечишь коня-то!

— А я напоследок его налуплю! Ах ты, скотина богова! Тпру, чёрт!

Кузьма браво спрыгнул с поводившего боками и косившегося на мужиков Пегашки.

— Куда вести-то? — спросил он, оглядываясь.

Тимофей Селезнёв, смеясь, указал ему на стайку.

— Ах ты, скотинка! — снова сказал Пряхин и поддал Пегашке коленом в живот.

Заведя потом коня в стайку, он быстро вышел оттуда один, без лошади. Но тут на улице поднялся переполох. Бабы начали разгонять коров. Мужики нахмурились. А Кузьма выбежал на улицу и закричал на баб:

— Куда вы погнали? Зачем?

— Тебя не спросили! — сердито отозвались бабы.

— Ну-ка, заворачивайте сейчас же обратно! — не отступал Кузьма. — В бабки, что ли, играть будем? То артель, то не артель. Надо к одному прибиваться! Вот я вас за косы, озорницы!

И натерпевшийся от своей жены Кузьма стал с такой яростью усмирять чужих баб, что в конце концов раздался визг и смех. Все знали, что он перед своей робок, и теперь потешались над его храбростью.

Бабы отвлеклись, побросали коров, отбиваясь хворостинами от Кузьмы. А тут подошли ещё мужики, стали уговаривать женщин, чтобы они вернули коров на общий двор.

Подоспел запыхавшийся Ларион. На улице показался Григорий Сапожков. Часть скота вернули, по многих коров недосчитались, а мелкий скот был почти весь разобран по дворам.

…В эту ночь, как по сигналу, в стайках, во дворах, в сараях, в закутках мужики с обагрёнными кровью руками резали скот. Назавтра туши мяса уже висели по амбарам. Требушину растаскивали по кустам собаки. Волки из Скворцовского заказника близко подходили к деревне и выли по ночам. Даже днём ездившие по сено мужики видали стаи зверей.

Спустя два дня на общий двор снова погнали уцелевшим скот, но теперь уже не было никакого шума и криков, словно все чувствовали себя виноватыми. Опять в воротах кармановского двора стоял Ларион с блокнотиком и карандашом в руках — записывал.

На усадьбу Волковых бабы со всей деревни сносили кур, гусей, уток.

XXXVI

К Трухину в Иманский райком приехали из Кедровки Илья Максимович Деревцов и Денис Толстоногов. Гости сидели в маленькой комнате Трухина, посматривая то на Степана Игнатьевича, то друг на друга.

— Давай обсказывай, — махнул рукой Деревцов Толстоногову, — а то будем киснуть тут, как на поминках.

Лица у обоих и в самом деле были хмурые.