Трудный Роман

Он снял с вешалки пальто и никак не мог попасть рукой в рукав. Стараясь не шуметь, выскользнул за входную дверь. Замок предательски громко щелкнул за спиной. В лицо ему ударил холодный, колючий, отрезвляющий ветер…

— Женя, я одинок, живу, как в пустыне. У меня нет друзей, — приглушенно говорил Роман. — Я не могу понять твоего отношения. Меня истерзала неуверенность.

Женя покачала головой:

— Ну, какой же ты упрямый! Что я могу сказать, если сама ничего не знаю… У меня все мальчишки друзья. — Она улыбалась, и в темноте ее глаза и зубы блестели, и она была сказочно красивой.

— Ну хорошо. А встречаться с мужчиной вдвое старше — это, по-твоему, тоже в порядке вещей?

— А почему бы и нет? Мы любим друг друга. Ведь главное — не формальная разница в возрасте.

— Значит, ты любишь его? Ну, того, который провожал тебя с вечера? — напрямик, одним дыханием спросил Роман.

Глаза Жени смеялись. И снова ему почудилось в этом взгляде что-то дразнящее. Смеется она над ним, что ли?

— Да, я люблю этого мужчину, — просто сказала она. И снова обожгла Романа этим быстрым торжествующим взглядом. — И он меня любит, — добавила она.

— Но это же… это же безнравственно, — наконец с трудом выговорил Роман, отпуская руку Жени, которую держал в своей. Кровь отлила у него от сердца.

— Но почему же? — серьезно переспросила Женя. — Ведь ты сам утверждал, что это нормально и что все современные девушки, не задумываясь, так делают. А чем я хуже?

— Пусть все делают что хотят, но ты не должна…

— Но почему? Ты противоречишь себе.

— Ты лучше, — безнадежно сказал Роман. — Ну, да теперь уж все равно, поступай как знаешь. Только этот тип обманул меня. Он сказал, что у вас самые чистые отношения. — Роман стиснул зубы и тупо смотрел перед собой: лицо Жени в темноте теряло очертания, расплывалось в неясное пятно.

— А ты… ты разве говорил с ним? — испуганно вскрикнула Женя.

Роман кивнул.

— Какой же ты глупый! Ведь это мой отец! — веселым и плачущим голосом закричала Женя. — И как в твою голову могла прийти такая глупость? А я, если хочешь знать, еще ни разу в жизни не целовалась.

— Да ну! — так и ахнул Роман. — Прости меня, Женя…

Некоторое время они молчали.

— Мы совсем забыли о Косте. Пойдем, Ромка, — заторопилась вдруг Женя. — И, кстати, я еще не простила тебе Фельдшмихеля.

Вот ждешь какое-то событие, стремишься к нему, и кажется оно и далеким, и недосягаемым, а потом оно приблизилось, наступило, минуло и вот уже осталось далеко позади, исчезло, будто бы его вовсе и не было. Уходит время — и вместе с ним то, что мы сделали или не сделали, все, что у нас есть или могло быть, чем живем, волнуемся, уходит навсегда, и ничто не вернет ни одной минуты, часа, года, чтобы начать все сначала, чтобы что-то изменить, сделать по-другому.

Только великое дело может сохраниться в неумирающих традициях — вечно живой душе и благодарной памяти народа.

Игорь Чугунов стоит у стола. И всем видно, как он волнуется: у него даже лицо изменилось, стало другим — суровым и взрослым. И в голосе, звучащем с тяжелой мужской силой, неясным, слабым намеком прорывается скрытое глухое рыдание. Его отец, участник войны, умер год назад.

— Закрытое комсомольское собрание класса постановляет: принять клятву верности нашим отцам, сражавшимся и павшим в боях за свободу и независимость нашей Родины. Провести марш молчания к могиле Неизвестного солдата; сегодня, сразу же после собрания, поехать на воскресник в овощехранилище. Заработанные деньги внести в фонд строительства монумента защитникам Москвы. Для всех комсомольцев обязательно. Для остальных — по желанию. Кто «за», прошу поднять руки. Единогласно. Резолюцию комсомольского собрания объявить всему классу…

Когда собирались домой, Женя подошла к Косте.

— Пойдем вместе?

— Пошли, — охотно согласился он.

— Как дела, Костя? Что-то тебя не видно и не слышно?

— Все чин чинарем. Кручусь, как собака с блохой на хвосте. Слушай-ка, Жека, это не ты напустила на меня Марианну?

Женя сделала большие глаза:

— Что ты, что ты? Конечно, не я. Она сама, наверное.

— Рассказывай, — протянул Костя. — Вчера после репетиции затеяла со мной задушевную беседу. О том о сем. Чувствую — интересует ее мое мировоззрение: де, какого я мнения о времени, так сказать, о человечестве, о себе. А я шпарю, как по учебнику. Не подкопаешься. «Жизнь — это так прекрасно!», «Человек — это звучит гордо!» И тому подобное. А она смотрит на меня с грустью, как на больного, и спрашивает, какого я мнения о человеческом сердце.

Костя выразительно, с немым укором посмотрел на Женю и продолжал:

— А я бодро отвечаю: «Сердце — это душа, вместилище страстей и пороков». И тогда она выдает текст: «А не насос для перекачки крови?» — «Да, но только в биологическом смысле». После этого она окончательно успокоилась и с миром отпустила меня… Женька, — заговорил Костя, с напускной свирепостью повышая голос, — сознавайся: ты или нет?

— Я, — вздохнула Женя. — Прости меня, Костик. Я виновата. Но я не смогла бы тебя убедить и прибегла к помощи Марианны.

— Эх, ты… — с сожалением сказал Костя. — Выболтала.