Трудный возраст века

На первый взгляд это точка отталкивания. Можно сказать, что у наших руководителей сохранился «брежневский синдром». Например, никто из них уже не стремится увешивать себя орденами. И никто из них уже не ищет литературной славы, не нанимает писучих негров для изготовления беллетризированных мемуаров. И, конечно, политическая элита не желает и намека на геронтократию. Она исповедует культ молодости, культ спорта и проводит не афишируемую, но последовательную политику отсечения стариков. Где теперь Зубков, Фрадков, Якунин? При Брежневе они так и оставались бы «членами и кандидатами в члены Политбюро».

Но есть одна политическая идея, милая сердцу наших правителей, которая соотносится с наследием Брежнева не вполне однозначно. Помните, да? «Дайте государству двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего, и вы не узнаете нынешней России». Сказал это Столыпин, но ему не дали ни двадцати, ни даже десяти лет. А вот Брежневу дали, и это был своего рода исторический эксперимент.

На самом деле Брежнев был первым лицом всего 18 лет, значительно меньше Сталина и даже меньше Николая II, но при его жизни было ощущение, что он правит бесконечно долго – так долго, что даже сама природа не в силах это прекратить. Так думали не только в диссидентских квартирах, где советские интеллигенты, оттрубив смену в своих институтах марксизма-ленинизма, жадно вслушивались в бронхиальные хрипы радио «Свобода» – ну когда же, когда? То же чувство, пусть и в другой тональности, проникало и в официоз.

Так, «Комсомольская правда» время от времени публиковала и обсуждала письма разочарованных молодых людей, жаловавшихся на спокойное, равнинное течение жизни, в котором нет решительно никакого места подвигу. Газета утешала их примером удачливых сверстников, которым посчастливилось спасти из огня или из полыньи то ребенка, то котенка, то целое колхозное стадо.

Наследники Брежнева назвали это «застоем». Мы предпочитаем термин «стабильность». Стабильность – это когда народ не дергают, не вовлекают его в вихри истории, позволяют ему медленно, но неуклонно отъедаться. А когда нет новых идей, нет простора для действий и нет способности гибко реагировать на меняющуюся ситуацию? Это, само собой, застой. Вместе же это было единое явление.

Послужила ли брежневская стабильность образцом для стабильности путинской? Изначально вряд ли. Просто совпали исторические стадии. И после хрущевского бардака, и после ельцинского лихолетья перед страной стояла одна и та же задача «нормализации».

Можно сказать, что путинская стабильность была построена на иной элементной базе. Это, во-первых, открытость миру и более или менее единая с остальным миром экономическая система. Во-вторых, это широкая свобода от пропагандистских ограничений и, следовательно, от обязательств перед населением.

Не то чтобы брежневское руководство сильно волновалось из-за опрометчивого обещания Хрущева построить коммунизм к 1980 году. Но заметное понижение уровня жизни – например, обозначенное на ценниках – было абсолютным табу. Советские люди должны были жить все лучше и лучше – как минимум на бумаге.

Эта политика, следствием которой был легендарный «дефицит», приводила к интересному идеологическому феномену. Люди перестали молиться на портрет Ленина, они стали молиться на «колбасу», на «джинсы», на потребительские фантасмагории вроде «румынского гарнитура». В центре же позднесоветского пантеона располагалась бутылка водки, удержавшая за собой роль параллельной валюты вплоть до начала 1990-х.

При этом советский человек не был беден в денежном смысле. Ему некуда было тратить деньги. И даже те, кто хорошо зарабатывал – например, писательская или артистическая элита – часто спивались по той именно причине, что заработанное было проще всего спустить на выпивку и закуску. Как вариант – на женщин, на бесконечные романы, браки и разводы, ибо промискуитет при Брежневе был столь же фетишизирован, как и то, что мы теперь небрежно называем «шопинг».

Два десятилетия брежневской стабильности вовсе не исполнили мечту Столыпина. Общество нищих романтиков они превратили в общество невротизированных потребителей, зажатых между профсоюзным собранием и очередью в винном.

Путину представилась возможность переиграть брежневскую стабильность, построить правильный, здоровый брежневизм.

Можно сказать, что ему повезло иметь дело с нами, людьми несоветскими, которые не закатывают глаза при слове «семга» или «карбонад», «Париж» или «мерседес» и которым не требуется разрушать страну ради доступа к этим благам. В «сытые нулевые» десятки миллионов людей наелись от пуза – и это привело к «выгоранию» потребительского зуда. Миллионы людей посмотрели на заграницу – и это развеяло миф о благословенном Западе.

Казалось бы, в этих условиях, с этими новыми степенями свободы наша стабильность не должна была выродиться в застой, подобный брежневскому. Тем не менее трудно не провести аналогию между текущим президентским сроком Путина и последними годами правления Брежнева.