Труды

Если перевести эти слова, такие простые, на иностранный язык, останется только костяк, скелет, плоти не будет. Поэтому в нашем богослужении есть проблема для нас. Мы должны врасти в язык, на котором эти молитвы до нас доходят. Большей частью они не были написаны на том языке, на котором мы их читаем. Литургия Василия Великого, Иоанна Златоустого, Иакова, брата Господня^{268}, все они были написаны на греческом языке, и каждое слово звучало глубоко и осмысленно под пером или на устах тех, кто их составлял. Нам, русским, посчастливилось, что те переводчики, которые нам оставили их на славянском языке, были глубоко вкоренены и в греческий язык. Они не только переводили слова, они переводили смысл слов. Они не обращались просто к словарю в поисках точного перевода, они часто передавали нам смысл тех или других молитвенных обращений, но на языке, который для нас понятен и близок. И вот когда мы употребляем молитвы святых, будь то в богослужении, будь то в частном порядке, мы должны углубиться в смысл этих слов. Как я уже много раз говорил, каждая молитва нам говорит о том, как данный святой или совокупность святых, составляющих Церковь, понимали Бога, что они знали о Боге, как они к Нему подходили, говорит о том, как данный человек переживал молитвенно себя самого, когда стоял перед Богом – не перед людьми и даже не перед собой. Потому что перед собой мы часто лжем или приукрашиваем действительность, мы не хотим себя видеть такими, какими нас видит Бог, – до момента, когда вдруг нас охватывает величие Божие и ужас перед тем, как мы недостойны Его. Тогда мы начнем эти молитвенные слова произносить покаянно, сердцем сокрушенным и смиренным (Пс 50:19). И с другой стороны, потому что молитвы святых всегда обращены не только на Бога, говорят не только о своем составителе, но обращены на мир, мы видим, каким этот мир видели святые, как они его переживали, что он представлял для них. Порой он представлял для них соблазн, порой страх и ужас, порой – отражение изумительной красоты Божией, вложенной в Его творение. И мы должны научиться через молитвы святых видеть вещи так, как они их видели, переживали и понимали.

И тут встает вопрос перед нами, как читать ту или другую молитву. Мы так привыкли ко многим выражениям, что они часто скользят по нашему сознанию и по нашему чувству. Как мы легко говорим: Господи, Боже наш… А что значат эти слова, если остановиться на них? Мы называем Христа Бога нашим Господом. Значит ли это, что мы признаем Его нераздельно Хозяином нашей жизни, передаем Ему все права на нашу жизнь и судьбу, так что Он имеет полную власть распоряжаться нашей судьбой и нами? Является ли просто объективным фактом, что мы знаем, что это так? Если мы были бы честны, мы, может, сказали бы: так было бы хорошо, если бы это не было абсолютной правдой. Так было бы хорошо, если б я сам (я сама) мог внести свою волю. Неужели Бог, к Которому мы обращаемся, является Господом, то есть нераздельным Хозяином, Властелином нашей жизни, без нашего участия в Его власти над нами? Или когда мы говорим «Господи», мы говорим Христу: я в Тебя уверовал, я Тебе поклоняюсь; сколько умею – Тебя люблю, сколько умею – стараюсь быть верен Тебе. Ты Хозяин моей жизни не потому, что Ты Властелин, что вся власть в Твоих руках, а потому, что я из глубины моей веры или даже из поверхностной моей веры всеми силами души Тебе даю право быть Хозяином моей жизни. Будь им, Господи, потому что, пока Ты не станешь нераздельно Хозяином всей моей жизни, моя жизнь никогда не выправится, не станет достойной ни меня, ни Тебя, ни людей, которые меня любят и которые верят в меня.

Так что, когда мы начинаем молитву, например вечернюю молитву: «Господи Боже наш, еже согреших во дни сем…»^{269}, мы должны (может быть, не в этот момент, а тогда, когда у нас есть время продумать молитвы, которые мы произнесем вечером или на следующее утро) продумать, что значат слова, которые мы употребляем. Является ли Христос желанным Хозяином моей жизни, моим Спасителем, моей надеждой, моей радостью, всем, или я вижу в Нем Властелина, Который управляет моей жизнью и Которого я боюсь? Отцы Церкви, говоря о страхе Божием, различают разный страх. Есть рабский страх, когда человек боится Бога, потому что знает, что Бог над ним имеет полную власть, есть страх наемника, который старается угодить своему хозяину, для того чтобы заслужить награду и не получить наказание. И наконец, есть сыновний страх тех, которые Бога любят пусть не совершенной любовью, но доступной им любовью и стараются ничем Его не огорчить. Не потому, что они хотят от Него подачки, не потому, что боятся наказания, а потому, что стремятся в ответ на Его любовь дать Ему хоть капельку радости: да, я это признаю, и я Тебя сколько-то, сколько могу, сколько умею, люблю.