Труды

Центр этих слов – имя Иисуса Христа. И к этому относится то, что я только что сказал: слово должно иметь взрывчатую силу. Если я говорю «Иисус» только как «название», это фактически правда, но до меня не доходит. Вы, наверное, знаете, как бывает, когда мы думаем о людях. Мы думаем о чужом человеке, вспоминая его имя, отчество, фамилию, и это остается холодной мыслью. Мы можем вспомнить человека, который нас обидел, и наше сердце волнуется гневом, раздражением. Мы можем вспомнить об этом человеке и осознать: нет, мне надо переменить мое отношение к нему, – и рождаются примирение и покаяние. Мы можем думать о человеке, который нам друг, с радостью; мы можем думать о самом родном, любимом, близком человеке, и когда его имя всплывет в нашей памяти, в нашей душе, вся наша жизнь как бы собирается вокруг этого имени, вся наша жизнь сосредоточивается на этом имени. Каждый из нас знает какое-нибудь имя, вокруг которого собирается вся любовь, вся радость, вся нежность, вся надежда, все живые чувства души. И только тогда, когда имя «Иисус» приобретает такое значение, Иисусова молитва делается силой, которая преображает жизнь человека.

Но для этого недостаточно эту молитву повторять, по четкам или без четок – безразлично, потому что от количества может ничего не прибавиться. Когда я был юношей, я сделал попытку молиться Иисусовой молитвой и пробовал молиться так, как прочел в той или другой книге: много подряд, много, много, много… И пришел момент, когда вдруг я почувствовал, что больше не молюсь, что слова в моей голове вертятся без всякого чувства и я не могу от них оторваться, что это дурман, а не молитва. И тогда я себя заставил перестать молиться, потому что это была уже не молитва, а, как я сказал, дурман. После этого, поговорив со своим духовником, почитав Иоанна Златоуста и других (у Феофана Затворника это ясно сказано), я обнаружил, что самое простое – это стать перед Богом в сознании, что Он невидимо, неощутимо здесь есть, что Он может явиться мне ощутимо (я говорю не о видениях, а о внутреннем ощущении) и что Он слышит то, что я говорю. И сосредоточивая внимание на словах, переживая Его Имя как самое дорогое, как святыню, я могу сказать: Господи Иисусе Христе (то есть: Посланник Божий), Сыне Божий (Бог, Сын Небесного нашего Отца, Который стал Сыном Человеческим), помилуй меня, грешного. Причем вкладывая в слова реальный смысл. Мы часто думаем о слове «помилуй» в каком-то законническом смысле: не гневайся, прости, на деле же слово «помилуй» значит приласкай, будь мне мил, прояви ко мне нежность и любовь и спаси меня, грешного. Если мы думаем о помиловании только в плане, как бы Он нас не осудил и не наказал, это законническое отношение. И совсем другое дело, если мы думаем о помиловании: Господи, я к Твоей любви обращаюсь, к верности Твоей ласки обращаюсь, прояви Твою ласковую любовь, согрей меня, я грешный…

А «грешный» мы часто определяем опять-таки законническим образом: дескать, мы нарушили ту или другую заповедь и за это достойны наказания. Это не так. Да, мы нарушили не только ту или другую, но множество заповедей, но не в наказании дело. Ребенок провинился, его наказали, и он чувствует по отношению к родителям: я был непослушен, меня наказали и теперь мы квиты. Такие отношения с Богом неприемлемы, невозможны. В одном раннехристианском произведении образно говорится, что грех – это состояние человека, который из Божией области перешел в чужую область, в область без Бога. Это значит, что мы перешли грань и больше не на Его территории, не с Ним, мы ушли в страну далече, о которой говорит Евангелие (Лк 15:13). И задача не в том, чтобы Он простил нам, что мы живем в чужой стране, что мы больше не с Ним, а задача в том, чтобы мы вернулись, перешли этот рубеж и вернулись в Божию область. И когда мы говорим: я грешен, мы говорим: Господи, я мог бы (могла бы) быть с Тобой вместе, все время, в одной области, а я выбираю столько других вещей, которые Тебе чужды, которые были причиной Твоего распятия, которые являются причиной моей растерянности, но они мне любы, они приятны, они мне дороги. Так что, когда мы молимся Христу о том, чтобы Он нас помиловал, мы не молимся просто о том, чтобы Он нас «простил»: ну, Бог с тобой, что от тебя ожидать другого. Нет, мы говорим: Господи, не теряй ко мне той любви, которая Тебя побудила стать человеком, которая Тебя побудила прожить мученическую жизнь на земле и мученическую смерть принять ради меня. Вот Твоя любовь. Дай мне ее, Господи, и дай мне ее увидеть так, чтобы моя душа была сотрясена и я уже не мог уйти во страну далече!

***