Труды. Джордано Бруно

Онорио. Но вот что достойно сострадания и осмеяния. На этих глупых книжках и трактатах воспитался озадаченный Сальвио, меланхоличный Ортензио, тощий Серафим, бледный Каммарато, одряхлевший Амвросий, рехнувшийся Григорий, рассеянный Реджинальдо, надутый Бонифацио и достопочтенный дон Кокьяроне, “полный бесконечного и благородного удивления”. Удалившись от грубой и неблагодарной черни, он прогуливается поперек своей залы. Он встряхивает и проводит рукой то там, то здесь по краям своей ученой тоги, выставляет то одну, то другую ногу, выпячивает то направо, то налево грудь, ходит с комментированным текстом подмышкой, с жестами, которыми как будто отбрасывает на землю блоху, что держит между первым и вторым пальцами, размышляя, наморщив лоб, изогнув брови и округлив глаза. У него выражение очень удивленного человека, когда он, заключая свою речь глубоким и горячим вздохом, доводит до ушей окружающих такое изречение: “До этого другим философам никогда не достигнуть”. Если он прочитает книгу, написанную каким-нибудь вдохновенным или одержимым бесом, где нет и откуда невозможно выжать больше ума, чем из лошадиной головы, то, чтобы показать, что он попал в точку, он восклицает: “О великая тайна!” Если же случайно найдется книга…

Себасто. Пожалуйста, не будем больше говорить об этих вопросах, о которых мы уже слишком осведомлены, и вернемся к предмету нашего разговора.

Корибант. Да, да, пожалуйста. Объясните нам, в каком порядке и каким путем у вас снова восстанавливается память, которую вы теряете в перипатетической субстанции и в других существующих ипостасях?

Онорио. Я, кажется, уже говорил Себасто, что всякий раз, когда я выходил из одного тела, то, прежде чем обратиться в другое, я возвращался к моему первоначальному следу, к идее осла (которого из уважения к обладанию крыльями те, кто презирает ослов, не захотели называть ослом, но конем Пегасом); а затем, в порядке уже мною описанных вам дел и судеб, которые я пережил, я всегда был предназначаем переходить скорее в человека, чем во что-либо другое, в качестве привилегии, полученной мною за хитрость и воздержание в тот раз, когда я не глотнул влаги из волн Леты. Кроме того, небесным судилищем было решено, что когда я буду покидать тело, то никогда больше не буду держать путь к царству Плутона, чтобы снова увидеть Елисейские поля, но к блестящей и священной империи Юпитера.

Корибант. В стойло крылатого четвероногого.

Онорио. Там я оставался вплоть до того времени, как волею сената богов мне было суждено переселиться с другими животными вниз, оставив вверху только отпечаток моей доблести. Поэтому милостью и благосклонностью богов я возвращаюсь оттуда украшенный и опоясанный моей библиотекой, неся с собой воспоминания не только о вещах вообразимых, софистических, кажущихся, вероятных и доказуемых, но также разделительное суждение о том, что истинно и что ложно. И кроме тех предметов, которые я, пребывая в разнообразно устроенных телах, воспринял при помощи всякого рода наук, я удержал еще навыки и многие другие истины, к которым открыт путь без помощи чувств, чистым умозрением. И хотя я заключен в эту кожу и стены, но через двери чувств, как через тончайшие отверстия, обычно от меня не ускользают некоторые виды сущностей; ясно же и открыто нам удается видеть весь горизонт форм природы только тогда, когда мы находимся вне темницы.

Себасто. Вы обо всем осведомлены потому, что более, чем это бывает обычно, владеете множеством философий, множеством философских предпосылок, что вы и показали всем, получивши, кроме того, более высокое суждение о тех потемках и том свете, под которым вы прозябали, чувствовали, понимали в действительности или в возможности, живя на земле или в аду, или в небесных обиталищах.

Онорио. Правильно; и с такой памятью я могу думать и знать лучше, чем с зеркалом, о том, что такое истинная сущность и субстанция души.

ТРЕТЬЯ ЧАСТЬ ВТОРОГО ДИАЛОГА

Себасто. Эту тему мы пока отложим, но мы выслушаем ваши соображения по вопросу, который был вчера поднят мною и находящимся здесь Саулино; он сообщал мнения некоторых школ, которые говорят, что нам недоступно никакое знание.

Саулино. Я до некоторой степени выяснил, что под высоким покровом истины мы не имеем ничего более высокого, чем невежество и ослиность, потому что они - средства, при помощи которых мудрость соединяется и роднится с истиной; и нет другой добродетели, которая была бы более способна соприкасаться с ней. Пусть человеческий ум имеет некоторый доступ к истине; но если этот доступ осуществляется не на основе науки и познания, то совершенно неизбежно - посредством невежества и ослиности.

Корибант. Я оспариваю это следствие.

Саулино. Следствие видно из того, что для рассуждающего ума нет середины между незнанием и знанием, поэтому необходимо принять одно из двух, поскольку оба противоположны в этом вопросе в такой же степени, как недостаток и избыток.

Корибант. Что вы приводите как вторую посылку или как основание?

Саулино. Она, как я сказал, выдвинута многими прославленными философами и теологами.