Труды по россиеведению. Выпуск 2

Третье. Как реакция на монопольное обладание историей, на ее монопольную трактовку обязательно рождается альтернативное видение прошлого. Где знаки – плюс и минус – расставляются с точностью до наоборот. Пример: в 40-е годы XIX в. в России появилось новое политико-идеологическое течение – славянофилы. До них в обществе господствовали следующие убеждения: Московское царство, т.е. допетровская Русь, было отсталым, косным; его существование завело страну в тупик. Но явился гений – Петр Великий – и вывел страну из мрака к свету, к европейскому просвещению. У славянофилов, напротив, допетровская Русь была царством добра и света, органическим выражением специфического русского духа, а Петр I полагался злодеем, совлекшим ее с верного пути.

То же самое – типологически – произошло и в послесталинский период советской истории. Когда историки-диссиденты «прочли» советскую историю как преступную и неудачную. В качестве образца одни из них предлагали дореволюционную Россию, другие – современный Запад.

Конечно, наиболее острой и сложной проблемой современного русского исторического сознания является отношение к советскому прошлому. Дело в том, что нынешняя Россия есть продукт, результат, во многом продолжение советской России. Мы живем в советских городах (т.е. построенных при Советах), ментально и психологически мы очень советские, нами правят типичные homo soveticus. И вместе с тем наш мир уже другой. Какой? Точно не определю. Но точно – постсоветский. И совершенно определенно существуют социальные необходимости, требующие от нас преодоления советизма…

Методологическое самоопределение

Что касается обещанных «определенных историософских предположений», то они связаны с тем, что у каждого поколения, у каждой эпохи существует потребность в историческом самоопределении, собственном видении прошлого. Поэтому каждый раз решенные (казалось бы) вопросы ставятся под сомнение, под пересмотр. Но бывают времена, когда историософская потребность ощущается особенно остро. Сегодня как раз такое время. Во всяком случае, в нашей стране, для нашей страны…

Это, с одной стороны. С другой – русское сознание всегда было ориентировано на философско-историческую проблематику. Все у нас решалось в ее контексте. Она стала «фирменным знаком», важнейшей характеристикой отечественной культуры. Однако несмотря на напряженность историософских поисков, на жар историософского горения, русская мысль и русская наука подобно иным (европейским) уложились – в общем и целом – в два подхода. Формационный и цивилизационный.

По сути, в русской традиции никому еще не удалось вырваться за их границы, сбросить эти шинели. Да, никто особо и не стремился (может быть, только Лев Шестов и отчасти Соловьев с Бердяевым; но, конечно, не их пути стали для русского ума магистральными). Впрочем, как и на вечноманящем и вечноненавидимом Западе.

Кратко рассмотрим существо и специфику этих двух господствующих типов осмысления и упорядочения исторического процесса. Без этого и вне этого, коль эти типы действительно господствуют, не подойти к теме самоопределения современного российского человека во времени и (социальном) пространстве.

Начнем с формационного как более привычного – о нем мы узнавали еще в школе. И на всю жизнь обязаны были запомнить, что мировая история, по Марксу, состоит из пяти сменяющих друг друга формаций. Все остальные подходы к истории объявлялись нашими учителями идеалистическими. Затем, став студентами, читали об «азиатском способе производства», об энергичной полемике вокруг него, которая не одно десятилетие шла (в основном) среди ученых-востоковедов. Должен сказать, что именно эта полемика посеяла во мне, студенте конца 60-х – начала 70-х годов, первые «историософские сомнения».