Бывший тесть Морского жил в двух шагах от реки, в нижней части центра, считавшейся не слишком удобным местом обитания. Света этот район любила, всеобщих жалоб на его сырость не разделяла, потому шла сейчас по указанному Владимиром адресу с большим энтузиазмом. Вот и обещанное живописное зеленое болотце, которое, несмотря на заверения городских служб, что район «осушен», все равно никуда не девается и радует глаз прохожих. Вот и старая водонапорная будка с большим, похожим на пожарный, краном. Бросишь в кран монетку — получишь ведро воды. Когда напор в кранах возле дома бывал слабоват, жители ходили за водой к будке. Сам факт покупки воды за деньги, конечно, попахивал наследием дурного буржуазного прошлого — в социалистическом государстве все природные ресурсы народные, потому принадлежать людям должны бесплатно, — но попытки современных инженеров заставить будочный кран лить воду без монет успехом не увенчались, а с другими кранами будка работать отказывалась.
А вот и дом деда Хаима. Света узнала его даже не по табличке с номером, а по тому, что оплетенный густой зеленью деревянный заборчик был аккуратно выкрашен даже под прилегающими к нему толстыми бревнами скамеек. Да и калитка была на месте, не в пример двум таким же, только что пройденным Светой дворам, в которых на калиточных петлях болтались лишь несколько досок. Верно Морской сказал: «Как увидишь там ухоженный двор, значит, пришла к Хаиму. А окна его легко узнать по крепким свежевыкрашенным рамам. Короче, длинная деревянная лестница на второй этаж, дверь в конце веранды».
Света толкнула калитку и оказалась в зашнурованном бельевыми веревками, пахнущим свежей стиркой дворе. Вдруг одна из простыней отодвинулась и из-за нее показалось веснушчатое лицо довольно молодой, но совершенно седой женщины. Мелко двигая челюстью, она грызла ноготь указательного пальца и исподлобья пристально смотрела на Свету.
— Бригады прошли? — деловито спросила она вместо ответа на Светино вежливое приветствие. — Уж так снуют, так снуют! И в хате ширяют, и в соломе. Что бедняк, что середняк, у них одно на уме — сдавай им хлеб и все, что есть. Твари большевистские!
Света от неожиданности совершенно оторопела.
— А у меня юшка буряковая есть, — совершенно без перехода улыбнулась жуткая женщина и поманила Свету рукой. — Пошли, покажу. Хотя тебе зачем? Ты и так кругленькая, беленькая. Как Антошка наш. Братик мой маленький такой тоже ровненький был, сдобненький весь. — Женщина вдруг скривилась и начала реветь, как капризный трехлетний ребенок: — Любили его все в деревне. Едва завидев, причитали вечно: «Ух какой хорошенький, ух сладенький, так и съели бы!» И ведь съели! Ироды проклятые!
Света, наконец, оправилась от столбняка и, что было сил закричав: — Хаим Исаакович! — помчалась к спасительному дому. Мокрое белье больно хлестало по щекам, но Света ломилась напролом, лишь бы не оставаться рядом с этой сумасшедшей.
— Я вас слушаю! — Степенно поправляющий очки дед Хаим показался на пороге своей комнаты ровно в тот момент, как она взлетела на веранду.
— Там! Там! — Света и сама не понимала, почему при виде умалишенной ее охватила такая паника, но успокоиться никак не могла. Сбивчиво рассказав деду Хаиму о встрече, она и сама была готова разреветься как ребенок.
— Не вижу повода для страха, — немного раздраженно сказал дед Хаим и предложил Свете войти. — Это Тося. Она совершенно безобидна. Большая радость, что она начала разговаривать. — Старик выглянул во двор и, словно представляя все, о чем говорит, начал вспоминать: — Год назад сюда заехала крестьянская подвода. Хозяин попросился пожить в нашем дворе, мы гнать не стали. Он толковый был, из хозяйственных селян. Костры жег аккуратно, мусора или отходов каких мы за две недели, что гости тут прожили, в глаза не видели. И вежливый еще. Первым делом представился, представил детей — трое своих и двое подобранных по дороге. Вот только спутницу свою представить не смог, потому что ничего про нее не знал, а сама она совсем не говорила. Он ее от голодной смерти спас, подобрал в мертвом селе, пожалел, взял с собой в город. Думал, найдет работу, хоть как-то тут да прокормятся. Потом глянул на наше житие-бытие, все понял, да поздно было. — Света вопросительно вскинула брови. Что за житие-бытие такое, которое страшнее мертвого села?
— Да одна очередь в наш Церабкооп чего стоит! — понял ее немой вопрос дед Хаим. — Толпы до самой набережной, стоят, ждут, может, что на продажу выкинут. А потом, когда хлеб кончается и народ расходится, то тут, то там трупы лежат. Вы будто такого не видели?
Света знала, что центральный рабочий кооператив превратился в коммерческий магазин, где продавали все задорого, зато без карточек. Знала также, что обычными пайками сыт не будешь. Вместо мяса — селедка или таранка, вместо сахара — подушечки с повидлом. Крупу если дают, то с большим недовесом. Но все равно не могла представить, зачем люди среди лютой зимы всю ночь дежурили в очередях, не зная даже толком, достанется им что-то утром или нет.