Трупный синод

Беренгарий же чувствовал себя на высоте своего положения, величественным королем, перед которым сгибают спины непокорные магнаты, и христианином, прощающим столь долго вредившего ему грешника. Очень может быть, что грех гордыни в данную минуту завладел душой Беренгария, но, наверное, мало кто, из живущих на Земле, окажись он в подобной ситуации, смог бы достойно противостоять этому колоссальному искушению.

На следующий день, когда писари подготовили необходимые пергаменты, в здании городской ратуши, в присутствии пары сотен глаз любопытствующей черни, Беренгарий принял присягу верности и от Адальберта Тосканского, и от графов Вероны и Бергамо, и от сполетского маркграфа, да-да уже маркграфа, Альбериха, о чем выпущен был соответствующий указ. После этого Беренгарий велел писарям составить еще три письма, на этот раз на имя Арнульфа Каринтийского, где, коротко описав свои достижения, преподнес это как дар «Арнульфу, благочестивейшему Августу, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян». Эти письма были вручены трем гонцам, отправившимся на следующий день в сторону Альп по трем разным дорогам, ибо в то неспокойное время это значительно увеличивало шансы на то, что письмо дойдет до своего адресата.

Закончив деловую часть визита, Беренгарий, наконец, позволил себе и своей свите расслабиться — следующие два дня король провел в праздных развлечениях, прерываемых исключительно на молитвы. А утром 1 декабря, поднявшись на крепостную стену, Альберих Сполетский мысленно похвалил себя за свою предусмотрительность и точный расчет — на горизонте с полуденной стороны появилась вооруженная колонна с развевающимися флагами Тосканы.

В течение следующего часа, пока тосканский отряд приближался к городу, гарнизон Павии и войско Беренгария спешно предприняли меры для предотвращения возможной атаки соперника — лучники заняли свои места в бойницах стен, ворота были подняты, на стенах крепости были вывешены штандарты, предупреждая непрошеных гостей о запрете для них входа в город. Тосканцы остановились в очевидном недоумении — по всей видимости, они не рассчитывали на долгую осаду Павии, поскольку не захватили с собой осадных орудий, с их стороны ставка также делалась на скорость достижения итальянской столицы, куда они намеревались проникнуть силой всепобеждающего тосканского золота. Теперь же их предводительница, кусая свои прекрасные губы, лихорадочно пыталась сообразить, как ей надлежит поступить далее.

Беренгарий и Альберих, чтобы облегчить ей принятие решения, выпустили из стен города парламентера, с которым они прощались без надежды увидеть скоро вновь, но который, по их мнению, должен быстро и самостоятельно разрешить конфликт. Город покинул сам граф Адальберт, отправившись навстречу обожаемой супруге. Альберих насмешливо наблюдал, как Адальберт на коне направляется к отряду своих земляков, пришедших ему на помощь.

«Дорого бы я дал, чтобы послушать, как Адальберт будет объяснять своей Берте бессмысленность ее появления здесь. Думается, навряд ли бы я услышал голубиное воркование, скорее это напоминало бы атаку бешеной орлицы на осрамившегося павлина. Так или иначе, но готов поспорить, что в ближайший месяц Адальберту нечего и мечтать о супружеском ложе».

Альберих оказался прав. Графские слуги, после трогательной встречи своих хозяев, затем в течение доброго часа не решались подходить к их шатру и только издали испуганно прислушивались к гневным визгам Берты и грохоту переворачиваемой ею походной утвари, сквозь который практически не было слышно робких попыток Адальберта оправдаться.

Тосканская карта оказалась битой. Уже к вечеру отряд Берты исчез из поля зрения Павии и Беренгарий с Альберихом получили еще один повод устроить веселое пиршество. На следующий день, после краткого совета, Альберих покинул своего нового сюзерена и вместе со свитой направился по раскисшей осенней дороге в собственные владения в Сполето. Беренгарий же остался в Павии, решив в ее стенах, как и подобает итальянскому королю, встретить грядущее Рождество Христово. В планах итальянского короля было, дождавшись прекращения распутицы, собрать своих вассалов в могучее войско и отправиться с походом на Рим, чтобы как минимум утвердить свои права на итальянский престол благословением викария Иисуса Христа. Поднимая заздравный кубок и славя рождение Божьего Ангца, Беренгарий Фриульский уже видел перед своими глазами широкую дорогу на юг и себя во главе огромного, важно шествующего войска. И не было никого на всем необозримом лазурном горизонте Италии, кто мог бы помешать ему в его великих намерениях.