Трущобы Петербурга

— Пожалуйста, позовите извозчика и усадите меня: я не могу больше идти, я страшно устала.

— Но я вам еще не все сказал, минутку обождите, — умолял Вавилов Марусю.

— Не могу, когда-нибудь в другое время…

— Когда же, скажите?

— Когда хотите, до свидания!

И Маруся быстро ухала. На прощанье Вавилов поцеловал ее дрожавшую руку.

Маруся, запыхавшись, вошла в комнату своей матери, которая сильно беспокоилась в её отсутствие и представляла уже себе, что ее где-нибудь на гулянье раздавила толпа или переехали лошади. Но вот она сама перед больной на коленях; рассказ дочери оживил увядавшие силы матери, и они горячо бросились целовать друг друга. В портфеле — целое состояние, есть у них теперь верный, обеспеченный кусок хлеба, и нет более нужды и нищеты в этом благородном жилище. Но радость, осенившая бедное семейство, была мгновенна; быстрые переходы от скорби к благополучию столько же опасны для слабых организмом, как и переходы от радости к печали. Несмотря на попечение лучших врачей, несмотря на хорошую квартиру со всеми удобствами, через 15 дней после отважного, геройского поступка Маруси, мать скончалась на её руках тихо, без всяких страданий.

Одного Маруся не рассказала умирающей — это о своей встрече с Вавиловым, который после этого несколько раз заезжал справляться о здоровье умиравшей Натальи Петровны.

Итак, Маруся одна осталась в этом мире, одна, без опоры, без советов, без друга, без ласки матери. Она не знала, как ей устроить свою жизнь, и вот она уступила настойчивым визитам Вавилова и в конце концов, приняла его.

— Как я рад, что вы, наконец, раскрыли для меня свои двери, — сказал Вавилов, целуя руку Маруси.

— Я и сама в эти двери редко выхожу, только в церковь, — ответила Маруся.

— Но ведь вы себя же пожалейте хотя немного, посмотрите, как вы, милая Маруся, бледны. Печаль вас прямо снедает: вам необходимо немного развеяться.

— Да, я чувствую, что старею, и довольно быстро, но я об этом ничуть и не жалею: церковь да вот это черное платье — вот мой удел.

— Это в двадцать три года? Нет, милая, ваша жизнь еще в ваших руках, и думать о старости грешно.

— О другой жизни я давно перестала мечтать.

— Напрасно.

— Почему? Кому моя жизнь нужна, кому какое дело, что я побледнела, подурнела?

— Мне ваша жизнь нужна, мне вы, милая Маруся, дороги, — с жаром сказал Вавилов.

— Зачем я вам?

— Затем, что я вас по-прежнему и даже сильнее еще люблю.

— Что же дальше? Ведь вы связанный человек!

— В чувствах своих я совершенно свободен.

Он взял руку девушки — она была холодна и немного дрожала.

— Маруся, милая Маруся, простите меня и давайте восстановим прежние наши добрые отношения, — сказал с жаром Вавилов, целуя руку девушки.

— Мне кажется, что прежнего воротить нельзя.

— Я сам так думал, но когда увидел вас в цирке, в клетке львов, у меня так заныло, так сжалось и заболело сердце, что я сразу понял, что первая любовь никогда, никогда не проходит. Она оставляет глубокую рану, и рану эту залечить можете только вы, милая моя, дорогая Маруся!

Он был на коленях у ее ног и с жаром целовал её руку. Маруся не отнимала руки и тихо плакала. Она не могла побороть в себе тлевшего глубокого чувства к Вавилову и при первом же свидании это обнаружила.

— Маруся, неужели вы меня окончательно разлюбили? Неужели нет ничего на свете, что могло бы искупить мою вину перед вами, или скорее вину моих родителей? — шептал между тем Вавилов.

— Вы ничем не виноваты; виновата я, что вас полюбила, и от этого, кроме несчастья, ничего ждать нельзя.

— Да почему, Маруся? Неужели только от того, что я не могу от живой жены на вас жениться — мы должны унести в могилу свои чувства? Если только потому, то это такая условность, такой, собственно, вздор, что о нем и толковать не стоит. Не брак — счастье, а любовь — счастье. Я не любил бы вас больше, если бы был вашим мужем.

Маруся вытерла слезы и перестала плакать.

— Ну, дай, милая, я тебя поцелую, как прежде, помнишь?

— Как прежде — нет, так уже никогда не будет, — с горечью сказала Маруся.

— А вот увидишь! — и Вавилов обнял Марусю и с жаром начал покрывать все лицо, волосы, шею жаркими, долгими поцелуями.

И долго, долго сидели они обнявшись и воркуя, как нежные голубки…

С ТЕХ ПОР Вавилов начал опять ездить каждый день, и они приятно проводили время вдвоем. Маруся расцвела и похорошела. Они отправлялись вдвоем гулять и часто заходили на кладбище, где рядом были похоронены её родители. Она поставила над могилами прекрасные памятники и обнесла их решетками, в средине которых насадила цветники и тщательно их поддерживала. По вечерам, если Вавилов оставался, он читал вслух, а Маруся вышивала. Так прошли шесть месяцев траура после похорон матушки, и Маруся начала играть на арфе. Она обратила теперь на эту игру особенное внимание и для полного совершенствования в ней пригласила самого лучшего учителя. Успехи её были блестящи, и по вечерам, когда приезжал Вавилов, он приходил прямо в восторг от её игры и окончательно застывал на месте, когда Маруся при этом еще и пела. Очарованный, он говорил ей: