— Жаль, потому что вы добрый.
Дерюшетта улыбнулась. Жилльят тоже улыбнулся в ответ ей.
Потом он помог ей взойти в лодку.
Меньше чем через четверть часа лодка с Эбенезером и Дерюшеттой подъехала к «Кашмиру», все еще стоявшему на рейде.
XLV
Жилльят шел по берегу вдоль моря, избегая встреч.
Он давно научился перекрещивать край во всех направлениях, не попадаясь никому на глаза. Он знал все тропинки, как свои пять пальцев; у него были проложены и свои пути, уединенные и извилистые. Все это были дикие замашки существа, сознающего, что его никто не любит: он прятался. Он привык держаться в стороне еще ребенком, видя на людских лицах холодность. Привычка детства сделалась инстинктом.
Время от времени он оглядывался и смотрел на рейд, где «Кашмир» поднимал паруса. Ветра было мало, Жилльят шел скорее «Кашмира». Прилив начинался.
Иногда он останавливался и, повернувшись спиной к морю, смотрел на группу дубов, скрадывавших Валльскую дорогу по ту сторону скал. То были дубки, около Низеньких Домиков. Там, под этими деревьями, Дерюшетта написала когда-то имя его,
Он продолжал путь.
День был такой теплый, каких еще не бывало в этом году. В утре было что-то праздничное, торжественное. Май щедро рассыпал все свои сокровища; природа как будто задалась мыслию ликовать и радоваться. Отовсюду неслось ликованье, из лесу и из деревень, с моря и из атмосферы. Первые бабочки садились на первые розы. Все было ново в природе — трава, мох, листья, аромат, лучи.
Из Сампсоньевской гавани доносились звуки глухих ударов. То, вероятно, был стук топоров и молотков плотников, вынимавших машину из «Пузана». Шум этот чуть-чуть достигал до Жилльята, теряясь в массе гранита, к которой он прислонялся.
«Кашмир» приближался с медленностью призрака.
Жилльят ждал.
«Кашмир» подошел. Вырос, воспрянул. Точно увеличение тени. Такелаж вырисовался на небе черной сетью. Длинные паруса, на минуту затронутые солнцем, стали почти розовыми, невыразимо призрачными. Волны чуть слышно перешептывались. Никакой шум не нарушал величественного приближения этого силуэта. Палуба была как на ладони.
Рулевой стоял при руле, юнга качался на вантах, несколько пассажиров, облокотясь на перила, любовались ясной погодой, капитан курил.
На палубе был уголок, полный солнца. Жилльят смотрел в этот уголок. Там сидела Дерюшетта с Эбенезером. Они сидели рядом, облитые светом, и на их изящных, невинных лицах виднелись оттенки перехода одного ангела к другому. Их целомудренные объятия были полны значения. В них высказался весь Гименей. Скамья, на которой они сидели, была уже альковом, почти гнездом. Вместе с тем и торжеством, кротким торжеством любви, улетающей в облака.
Святое молчание. Глаза Эбенезера благодарили и созерцали; губы Дерюшетты шевелились; и, когда шлюп скользнул мимо в нескольких туазах от Кресла Гильд-Хольм-Ур, Жилльят услышал нежный голосок Дерюшетты. Она сказала:
— Посмотри, вон на скале человек: это
И действительно, то был
«Кашмир» оставил за собой мыс Бю-де-ла-Рю и вдался в более глубокие складки волн. Меньше чем в четверть часа его мачты и паруса стали каким-то белым обелиском, постепенно уменьшавшимся на горизонте. Жилльят оставался на своем месте образцом высокой любви, которая стала выше любви к собственному счастию.
Пусть он так и останется на этой скале и в воображении читателя образцом благородной энергии, доброты и покорности святой воле Провидения, которые должен воспитать в себе всякий, кто хочет быть достойным человеком.
Приложение