Царь

Между тем, пока под Ревелем-Колыванью совместными усилиями бесталанного ливонского короля и московских воевод, как земских, так и опричных, тоже не блеснувших талантами, совершается эта постыдная бестолковщина, чуть ли не все монархи Европы спешно собираются в Штеттине, чтобы решить, не столько по справедливости, сколько по исконному европейскому праву сильнейшего, кому же владеть бесценными ключами к золотоносной балтийской торговле, поскольку нынче бессильной Ливонией по клочкам и полоскам владеют и польский король, и шведский король, и московский царь и великий князь, и приблудившийся Магнус, и бывший помрачившийся духом магистр, с недавнего времени смиреннейший и молчаливейший курляндский герцог Готгард Кетлер. Собравшиеся для закулисного сговора вершители судеб с удовольствием соглашаются, что Швеция обессилена внутренними раздорами и затянувшейся датской войной, стало быть, не в состоянии удержать свою беззаконную часть, что у польского короля слишком мало власти в собственном королевстве, чтобы он мог собрать приличное обстоятельствам войско для овладения всем наследием бывшей Ливонии, что бывшая Ливония того гляди вся целиком достанется либо странному царю Иоанну, либо приблудному Магнусу, за спиной которого, как уверены все венценосцы, укрывается датский король Фредерик, сколько бы Фредерик ни открещивался от младшего братца, тогда как ни Священная Римская империя, ни Франция, ни Испания, ни Англия, ни Шотландия, ни ганзейские города очень бы не хотели этакое небывалое в истории безобразие допустить, ибо каждая из европейских держав втайне очень желает заполучить бывшую Ливонию всю целиком в свою полную и безраздельную собственность.

И сам шведский король, теснимый с одной стороны датским королём Фредериком, а с другой — младшим братом и зятем, которым не терпится скинуть его по праву сильнейшего, как он скинул Эрика, понимает, что ему не удержать ливонских земель и не справиться с внутренней смутой, пока ведётся эта война. Несмотря на то, что его первое, весьма представительное посольство задержано и содержится в Муроме, он готов направить, только опять-таки не в Великий Новгород, а прямо в Москву, другое большое посольство уже не просить, но умолять московского царя и великого князя о мире и дружбе. Однако для любого посольства, как малого, так и большого, требуются опасные, или проезжие, то есть охранные, грамоты, иначе дальше первого поста на той стороне не уйдёшь. Чтобы получить такие грамоты, Юхан отправляет гонцов, на этот раз отправляет без гонора, в Великий Новгород, как полагается по обычаю, к тамошнему наместнику, который снесётся с Москвой и выдаст грамоты, если Москва разрешит.

Чуть ли не в те же самые дни Иоанн отправляет в Великий Новгород строжайшее повеление, которым запрещает хоронить возле церквей тех, на ком обнаружится смертоносное «знамя», а хоронить за шесть вёрст, по всем улицам и концам ставить заставы и разъезды конных сторожей, а в которой улице кто помрёт «знаменем», дворы запирать вместе с людьми, запертых людей кормить улицей, попам же запертых людей исповедовать не велит, а как станет поп тех людей исповедовать, велит сжечь его вместе с больными, от «знамени» все дороги, ведущие из Великого Новгорода, загородить и везде сжигать тех, кто норовит проехать или пройти недозволенными путями. Естественно, после такого приказа в Великом Новгороде задерживают и шведских гонцов, и о мирных предложениях попавшего в переплёт Юхана Иоанн узнает с большим опозданием.