Царь Гильгамеш

– Ты говорила много, я слушал тебя, я радовался каждому слову, исходящему от тебя. Но я все равно не понял. Отчего так худо одним, когда они теряют власть, а другие отчего так боятся подчинения? Ведь это семья, родня. Анна, моя Анна! За властью, за страхом должна быть спрятана какая-то ценность. Как за крепкими сторожами. Но ценности-то я как раз и не могу разглядеть.

– Ты… можешь отпустить остальных? – Бал-Гаммаст осмотрелся. Придется оттаскивать от стола троих. Нет, этого делать не следует. Отец лучших и доверенных людей считал друзьями, и ему бы надо. Только вот друзей не гонят из-за стола.

– Пойдем со мной.

…В спальном покое она обняла его. По лицу Анны нетрудно было прочитать ее мысли: «Юный, неопытный, любимый…» Быть неопытным ему не хотелось. Впрочем, она не произнесла ничего этого вслух.

– Я расскажу. Это… еще будет у нас с тобой. Наверное.

– Что – «это», Анна?

– Иногда бывает вот как… Два близких человека заводят меж собою целую страну из жестов, слов, улыбок и воспоминаний. В той стране идут дожди и светит солнце, города поднимаются из ровной глины, войска блещут оружием, звучат флейты и гонги, о любви поют нежнейшие голоса… Но знают о существовании потаенной страны только двое. А иногда – только один из них, другой же едва слышит эхо тех песен и едва видит отблеск того солнца… Никому, кроме двоих, основавших державу-только-для-себя, туда ходу нет. Она замкнута. Она создана быть потаенным краем. Она может быть невероятно тонка. Жизнь внешняя постоянно давит на нее и грозит разрушить. Если мэ хоть одного из двоих испытает резкий перелом, то он станет способен, желая того или нет, изменить нечто важное в потаенном краю, а то и разрушить его. Власть бывает потребна, чтобы другой владелец державы-на-двоих не изменился. Власть; нужна, чтобы потаенный край жил как. живет…

– В твоем голосе, Анна, я слышу едва ли не гнев. Почему ты злишься?

– В мире есть то, чему надо оставаться неизменным, и то, чему следует изменяться, развиваться. Державу-для-двоих, подержав немного в сердце, нужно разрушать. Всегда. Я уверена. Иначе до исчерпания мэ человек останется в… состоянии вечного месяца саббад… первого в круге солнца. Он не станет кем-нибудь, он не узнает ничего нового, он всегда будет жителем потаенного края, но и все.

– Что – неизменно?

– Любовь. Бог.

– Им больно?

– Кому, мой царь?

– Тем, кто разрушает свой потаенный край.

– О да! Тот, кто научился не испытывать боли при этом, – страшный человек, настоящее чудовище. Тот, кто готов смириться с этой болью, – великий человек…

Бал-Гаммаст умел дарить, бывать нежным, чутко слушать другого человека, радоваться чужому счастью, но о потаенном крае он прежде не знал и не чувствовал ни эха, ни отблесков его. Слишком тонко, слишком хрупко, слишком бесполезно.

– Анна, у… шорника и Намзтинидут была своя…

– …замкнутая страна? Была. И он боится, что жена станет сильнее и грубее, ворвется и смахнет всю тонкость. У матери… которая судилась с сыном, тоже было нечто… только сыну оно не нужно. Сын, может быть, и не заметил ее потаенного края… А сотник и Нагат… там все проще некуда. Вдвоем они держали замкнутую страну; потом ему захотелось другого, а она пожелала сохранить все в чистоте и неприкосновенности – для одной себя.

– Из-за такой чепухи! Знал бы…

– О нет! Для иных людей потаенный край дороже золота, чести и веры. Это очень дорогой товар.

– Не чувствую, Анна. Но понять… понять, кажется, могу. Все бывает в этом мире, под рукой Творца.

…На другой день Бал-Гаммаст спросил у Намэгинидуг:

– Ты любишь его?

И женщина ответила твердо, так, чтобы слышали все вокруг:

– Я люблю его больше всего на свете.

Сила внешняя, великая и добрая, дала юному царю понять: Намэгинидуг правдива. Правда ее любви пустила глубокие корни.

– А ты, сын мой Алаган, любишь ее? Шорник опустил голову и едва слышно сказал:

– Да, отец мой и государь…

И этот не врет.

– Ваша любовь пускай пребудет в неизменности. Закон Царства и моя воля едины: нити, прикрепляющие жену к мужу, разрезаны не будут. Ты, Намэгинидуг, примешь веру в Творца. И живите в мире.

Шорник и его жена ушли обнявшись…

Он судил еще раз, другой и третий семейные дела. Убедился, что сможет делать это когда пожелает и уже не пройдет мимо сути. Тогда Бал-Гаммаст передал суд по семейным делам старого города Урука Лагу Маддану. Мэ царя и без того не разрешала ему отдыхать вдоволь.

Старший агулан Урука, почтенный Хараг, стоял у левой руки Бал-Гаммаста всякий раз, когда тот судил важнейшие дела. Никогда не размыкал губ, если царь не просил у него совета. Когда требовалось, давал совет, говоря кратко и дельно. Не произнес лишнего слова. Не сделал лишнего жеста. Одно лишь изменилось в нем: на первых царских судилищах презрительная улыбка не покидала уст Харага. Потом лицо его сделалось во всем подобным глиняной маске. Более он не позволял себе ухмыляться.