Царь Голливуда

Голливуд тогда еще не стал местом киносъемок, хотя здесь уже и было несколько действующих компаний с офисами в Лос-Анджелесе — Коул Силайг владел двумя помещениями и крышей в двухэтажном деловом квартале на Мейн-стрит, студия "Байограф компани" размещалась тогда на Двенадцатой улице; Нью-Йоркская кинокомпания, компании "Калем" и Ай-Эм-Пи, "Рекс", "Повер" и "Байсон" — все были в процессе становления и строительства в разных частях Лос-Анджелеса. Но сам Голливуд был еще мирной сельской местностью. Можно было стоять на том месте, где сейчас юго-западный угол Мейн-стрит соприкасается с Голливудским бульваром, и не видеть ничего, кроме деревьев. В те дни люди здесь вели себя как обыкновенные деревенские люди: завидев маленькую девочку, гуляющую со своим отцом, они могли выйти за калитку, поговорить с ними — он был тогда, как и многие здесь, служащим местной фирмы по торговле недвижимостью и знал каждого, — и часто они угощали их плодами своих садов — грушами, ананасами, нежными яблоками и томатами. Они могли нарвать для них цветов. Джанет до сих пор помнит запах большой охапки садовой герани, которую она несла однажды домой; о, как она была тогда счастлива и горда, шествуя рядом со своим папочкой. Люди пользовались случаем сказать им что-нибудь приятное, например, они полушутя-полусерьезно говорили, что, несомненно, такой красивый человек, как он, может скоро вполне стать кинозвездой. Такой предприимчивый парень вряд ли задержится в конторе по торговле недвижимостью. Не с его внешностью и манерами торчать в этой пыльной конторе. Почему бы, говорили люди, ему не сделать карьеру в кинобизнесе? И многие из тех, что говорили все это Герберту Деррингеру, сами тем временем скупали земельные участки по цене семьсот долларов за акр, а через три-четыре года этот акр здесь стоил уже десять тысяч долларов и больше. Но он не покупал землю. Для человека с его взглядами, как всякий понимал, были более импозантные перспективы, чем покупка земли, которая, может, вздорожает, а может, и нет. "О! — говорили они вполне искренне. — Этот молодой человек еще себя покажет".

Проезжая по Сансет-бульвару, Джанет думала о том времени, когда она была счастлива с отцом. Как много было прекрасных, удивительных дней. Она вспомнила тот праздник, ежегодный праздник Майского Дня с рыцарским турниром и парадом цветов. Ей было семь или восемь лет. Она, одна из девочек свиты Майской Королевы цветов, одетая в белое муслиновое платьице, с цветочным венком на голове, участвует в прекрасном шествии, одним из главных украшений которого была колесница, влекомая стайкой бабочек и пышно разубранная испанским ракитником и цветами душистого горошка. Когда они медленно шествовали по улице, на них смотрели тысячи людей, заполнивших специально воздвигнутые к этому дню трибуны; Джанет все время искала взглядом отца. И так обрадовалась, когда увидела его на одной из трибун: он стоял и махал ей рукой, а она посылала ему воздушные поцелуи! Ее сердце переполнялось счастьем, а позже он ей сказал, что она была самой красивой девочкой из всех участниц парада. После коронования Королевы Мая начинался турнир, и приходило время ей стать зрителем, и она с таким интересом смотрела, как ее отец демонстрировал искусство верховой езды и как он выиграл на турнире и ему вручали серебряный кубок — подарок губернатора штата Небраска; вот тогда-то он и получил свою первую эпизодическую роль в кино.

Она искала в своих воспоминаниях о тех удивительных годах причину его внезапной перемены к ней. В следующем году все было хорошо, и в следующем… А когда ей было около двенадцати, началось это похолодание; все эти игры, объятия, нежничанье и забавы были грубо оборваны. Все это, говорил отец, слишком детское, и оно все должно прекратиться, ибо теперь она быстро начала взрослеть. А вскоре пришел тот ужасный день, когда он застал ее врасплох, когда она занималась этим приятным и немного жутковатым делом, и она никогда — ни раньше, ни потом — не видела его таким сердитым, он находил для нее самые страшные слова:

— Ты маленькая проститутка! Ты готовишься идти этой дорогой, ты ничуть не лучше своей матери…

Она не знала точно, что такое проститутка, но чувствовала, что это что-то ужасное и что это имеет какую-то связь с тем занятием, за которым он ее застал. Когда он поймал ее на этой глупости, он сказал, что она занимается страшно плохим делом, и сказал это с очень взрослым презрением, будто с этого момента она раз и навсегда лишается всех привилегий детства.

Глава девятая