Царь Голливуда

Внутри, подвергаясь танталовым мукам от необходимости вести себя сдержанно, Вилли видел и обонял мясные филеи и большие круги ливера, свернувшиеся в мисках, копченые сельди, возлежащие на лотках, и картофельный салат в широких салатницах; здесь красовались плетеные корзины, наполненные свежеиспеченными булочками с тмином, бублики, а также караваи черного хлеба с румяными корочками; на одном прилавке, связка на связке, лежали жареные рыбешки и рыбешки копченые, здесь плавал в своем озерке заливной карп, благоухали маленькие блинчики с сочной рыбной начинкой, висели длинные гирлянды сосисок и сарделек, стояли банки со шпротами и длинные подносы с ватрушками и штруделем. Вилли никогда еще в своей жизни не видел так много хорошей еды сразу и в одном месте. Ароматы всей этой снеди довели его до изнеможения, ноздри его трепетали, он забыл, где он и кто он.

— Папа, — послышался голос мисс Эсбергер, — позволь познакомить тебя с моим сослуживцем, это мистер Сейерман, он работает у Германна Глэнца закройщиком.

— Мне очень, очень приятно, мистер Сейерман, сделать наше знакомство. Вы зашли попробовать мой штрудель? Пожалуйста, прошу вас, угощайтесь! Возьмите кусочек.

— Премного благодарен, мистер Эсбергер.

Вилли внимательно всмотрелся в штрудель и выбрал самый большой кусок, тут же откусив от него большую часть. Род экстаза выразился на его лице.

— Это же прекрасно! — воскликнул Вилли. — Более чем…

Но рот его был так основательно занят, что дальше говорить он не мог.

— Возьмите еще, пожалуйста. Смотреть на то, как вы аппетитно едите, для меня истинное удовольствие.

— Спасибо, мистер Эсбергер, я возьму еще, у вас тут такие восхитительные вещи! Только кто-нибудь вроде меня, обожающего хорошо покушать, может оценить все это по достоинству.

— Я вижу, мой дорогой, — сказал мистер Эсбергер, глаза которого светились одобрением, — вижу, что вы, мой юный друг, как раз и есть такой человек, который способен оценить добрую еду, а мне на таких людей даже смотреть приятно.

— Иногда, — сказал Вилли, похлопав себя по намечающемуся животику и даже укоризненно посмотрев на него, — иногда мне хотелось бы иметь аппетит поменьше.

— Вот это да! — удивленно воскликнул мистер Эсбергер. — У молодого человека небольшой животик! Человек не должен иметь живот? Для чего же тогда Господь дал людям животы? Чтобы они держали их пустыми? Или что, они должны скрывать их и стыдиться? Ешьте больше, мистер Сейерман, и не позволяйте мне слышать ваши толки обо всем этом вздоре, а лучше разрешите предложить хороший кусочек жареной камбалы. А может, вам больше хочется карпа?

Отношение Вилли к мисс Эсбергер улучшалось прямо на глазах; и если другим молодым людям, уделявшим время от времени внимание Саре, очень быстро становилось с ней скучно, и они, видя, что тут им делать нечего, куда-то исчезали, то с Вилли все обстояло не так; Вилли с удовольствием провожал девушку домой и не жалел потратить вечер на заполнение своего живота яствами деликатесной лавочки ее уважаемого папаши. Это стало установившейся традицией, чтобы не сказать установившейся трапезой, что четыре или пять раз в неделю происходила в семействе Эсбергер с участием Вилли. А когда подошла еврейская пасха, Вилли проводил с папашей Эсбергер пасхальные трапезы и даже сопровождал его в синагогу, где весьма старательно подпевал ему, и все это в конце концов стало причиной того, что Вилли и Сара Эсбергер весьма сблизились. Один или даже два раза Вилли неумело пытался поцеловать ее, но она, увы, оттолкнула его, а он, к его чести, поступил наивежливейшим образом, то есть не настаивал на своих притязаниях. Когда Вилли не ел, он рассказывал Саре о своих планах, и это времяпрепровождение нравилось девушке больше всего, потому что она любила слушать его разговоры о деньгах, которые он собирается сделать, поскольку как-то так получалось, что эти его мечты о будущем включают в себя и ее. И вот, когда они были знакомы уже более месяца, папаша Эсбергер выбрал удобное время — его дочери в тот вечер по каким-то причинам не было дома — и решил поговорить с Вилли с глазу на глаз.

— Вот что, мой мальчик, — сказал он энергично, — ты знаешь, что я о тебе самого наилучшего мнения и что как отец я натурально имею право представлять сердечные интересы своей дочери. И вот к какому выводу я пришел, и, надеюсь, ты понимаешь, что я имею в виду, мой мальчик, я думаю, я стал бы счастливейшим из отцов, зная, что судьба моей дочери решена. У меня только одно дитя, и моя покойная супруга, упокой Бог ее душу, всегда говаривала, что все наше будущее — это наш ребенок…