Царь Голливуда

— Думаю, все эти твои воспоминания — только игра воображения, но мы, Александр, не будем спорить об этом. Итак, я сказал, что когда ты попросил принять твои пятьсот долларов, я позволил своим личным чувствам к тебе, которые, как ты знаешь, всегда были теплыми, взять над собой верх. Дело было не в твоих деньгах, просто мне доставило бы радость видеть, что ты сделал себе немножко денег; но что бы я ни испытывал по отношению к тебе, есть еще деловой аспект. В бизнесе, Александр, как в жизни, существует своя этика. А что это будет за этика, если я позволю теперь войти тебе в нечто такое, что некоторое время имело несомненный успех? Что я скажу другим своим вкладчикам, которые вносили деньги, когда был успех и когда не было успеха, Тем, которые находили со мной, но которые со мной и теряли? В такой ситуации, как эта, мои личные чувства нельзя считать чем-то существенным. Чувства в бизнесе ничего не значат и ничего не стоят. Я писал тебе после того, как посоветовался с другими инвесторами, я должен был согласиться с их мнением; они тогда совершенно справедливо указали мне, что по отношению к ним было бы несправедливо принять от тебя деньги; я сказал, что они правы, и вернул тебе деньги самым прямым, честным и законным способом.

— Вы забыли, мистер Сейерман, что это вообще была моя идея, что вы купили "Арлезию", вы помните, потому что я объяснил вам, как надо поступить, чтобы ленту можно было прокатывать? Ведь фактически я устроил вам все это дело.

— Но и ты, Александр, кое-что забыл. Ты забыл, например, что в то время работал у меня и я платил тебе хорошее жалованье и что бы ты ни предлагал мне тогда, что бы ты мне тогда ни советовал, это было частью твоей работы, за которую ты получал жалованье. Помнишь? Я! Я все это организовал, я устанавливал кредит, я искал инвесторов и находил их, и все эти мои усилия сделали возможной покупку "Арлезии". Когда Льюис Шолт пришел к тебе с предложением, это ведь он не к тебе лично пришел, а к служащему предприятия Сейермана. Вы что думаете, мистер Сондорпф, он решился бы сунуться ко мне со своими вшивыми пятью сотнями баксов, накопленными в сберегательной кассе? — Сейерман начинал все более эмоционально разогреваться. — Это причиняет мне боль: после всего, Александр, что я для вас сделал, вы приходите сюда с такими обвинениями. Мне следовало бы вышвырнуть тебя отсюда к чертовой матери! Обвинитель! Вот мне и поделом! Вот благодарность за то, что стараешься быть добрым к людям.

— Мистер Сейерман, — сказал Александр, сильно покраснев, — я не обвиняю вас.

— Нет, ты обвиняешь! Ты практически обвинил меня в мошенничестве, — горячился Сейерман. — Ты практически назвал меня жуликом. А я не желаю выслушивать подобное от кого бы то ни было, тем более, от какого-то сопляка, которого я выдернул с улицы и научил тонкостям проката картин. Я трезвомыслящий человек и я человек уравновешенный, меня не так-то просто вывести из терпения, но некоторых вещей я не могу допустить. Ты хочешь прибавить мне хлопот? Ну так я тоже прибавлю тебе хлопот, раз ты идешь против Вилли Сейермана, я сильно огорчу тебя, закатив пощечину… Посмотрите только на этого красавчика, приперся прямо ко мне в офис — как вор — в моем личном лифте, которым никому, кроме меня, не позволено пользоваться, во всяком случае, без моего разрешения…

И в этот момент, когда Сейерман взвинтил себя уже до трагического крика, зазвонил телефон, и он, замолчав, взял трубку:

— Да? — сказал он и, внезапно просветлев, заговорил в своей обычной манере: — Сара, дорогая моя, у меня сейчас деловое совещание. Да? У меня, говорю, сейчас так много работы… не могу сказать, когда приду. Возможно, придется даже остаться здесь ночевать, да, в офисе. Конечно, мне здесь удобно. Скорее всего, придется работать до поздней ночи, так что лучше мне не беспокоить тебя и детей… Не волнуйся, я взял себе кое-какой еды здесь, за углом. Да, да, конечно. Поцелуй за меня детей.

Он чмокнул трубку и положил ее на место, причем даже стукнул трубкой, чтобы немедленно возмутиться тем возмущением, которое было прервано телефонным звонком.

— Ты понял, что я тебе сказал? — спросил он Александра. — Я не желаю терпеть никаких подозрений и обвинений.

— Мистер Сейерман, я не подозреваю вас ни в чем. Полагаю, что все это дело мы можем обсудить спокойно.

— Тогда почему ты пришел и обвиняешь меня?

— Мне кажется, я имею право на некоторую сумму от прибыли. Пусть не один процент, я не знаю… но какую-то сумму вы мне должны заплатить. В конце концов, должны же вы признать за мной моральное право на некоторую часть прибыли.