Царь Голливуда

— Я жду ответа, Сондор-пфф.

— Это ничего не значит, сэр.

— Тогда почему я нашел всю эту пачкотню в твоей тетради вместо решения задачи?

— Я не разобрался в ней.

— Ты не смог разобраться в задаче. Хорошо. Тогда давай посмотрим, не удастся ли нам отыскать задачку полегче для столь ограниченного интеллекта. Можешь ли ты умножить семь на шесть? Сделай это для нас.

Александр сильно покраснел; цифра "42" мгновенно возникла в его уме, но его смущало то, что это пришло из памяти, а не возникло из суммы неких логических рассуждений. Он попытался сделать вычисление тем способом, которым он пользовался обычно при решении задач, но в своем замешательстве и униженности не мог найти верного хода для того, чтобы умножить семь на шесть.

— Что? Тоже слишком трудно для тебя?

— Я немного спутался… — запинаясь, сказал Александр.

— Это единственное точное утверждение, сделанное тобою за весь день, Сондор-пфф. Ну, а теперь, мальчик, постарайся все-таки сосредоточиться, напряги свои умственные способности, сколь бы незначительны они ни были. Семь перемножить на шесть. Даже семилетний ребенок знает это.

— Будет пятьдесят шесть?

— Нет. — Голос учителя изменился в тоне, и он напустил на себя вид искреннего удивления. — Я крайне, крайне удивлен, Сондор-пфф, тем, что ты не знаешь, как решить простейшую арифметическую задачку. Я всегда думал, что люди того племени, к которому принадлежишь и ты, всегда были в ладах с цифрами. Ни разу не встречал никого из ваших, кто бы оказался совершенно неспособным перемножить семь на шесть. Если кому-нибудь из людей твоего народа было это необходимо для выгоды, он брал и перемножал. Хорошо. Попробую предложить тебе ту же задачу в другом плане. Слушай, семь мальчиков-христиан задолжали тебе по три доллара каждый, а деньги ты им ссудил в рост при условии выплаты 100 %. Когда ты полностью взыскал долги и проценты, сколько всего денег у тебя оказалось? Ну? Только не говори мне, что еврей не найдет ответа на такую задачу! Итак, сколько ты получишь, мальчик?

Класс выжидающе похихикивал в предвкушении неких новых глупостей, готовых сорваться с уст Александра.

— Полагаю, я получу три месяца тюрьмы, сэр, — сказал Александр со всеми видимыми признаками внешнего спокойствия, но с колотящимся неистово сердцем, замирающим от собственного нахальства.

Класс озадаченно молчал.

— Три месяца тюрьмы, мальчик?

— Да. За ростовщичество, сэр. Сто процентов роста — это ростовщичество, а оно наказывается тюремным заключением, сэр.

В это время вышедший из тупика класс частично перешел на сторону Александра, хихиканья явно оказались направлены против учителя, и учитель нахмурился.

— Ты не просто дурак, Сондорпф, ты еще и нахал.

Александр видел, что учитель сильно разозлен, и это утешило его и успокоило; если так легко испортить человеку настроение, значит, не такой уж он грозный собеседник. Александр внезапно и исступленно-радостно почувствовал, как возросла его уверенность в себе, а парализующая застенчивость исчезла; он обнаружил, что получает удовольствие от того, что раньше так мучило, — от устремленных на него со всех сторон глаз; он центр внимания — сердце сильно билось, очень сильно, но не от страха, как раньше. Это возбуждение заставило его сердце так сильно колотиться — трепет вкушаемой победы. Внезапно он почувствовал себя так нормально спокойно, как чувствовал себя только в своих фантазиях; уверенность, ощущение превосходства над этим человечком который до настоящего момента так напыщенно и изуверски орудовал в его мозгу. Теперь он видит его вполне отчетливо, он вдруг впервые смог разглядеть его, и оказалось, что это незначительный и плюгавый человечек, и он, Александр, больше не боится его, он больше не даст себя ему на поругание, не позволит глумиться над собой, не даст себя запугать.

— Сондорпф, ты слышал, что я сказал?

— Что, сэр?

Вновь класс захихикал, пытаясь подавить свои смешки, ибо смех теперь стал наказуем; но как трудно его удержать!

— Я сказал, что ты дурак и нахал вдобавок. Что ты на это ответишь, Сондорпф?

— У меня есть выбор, сэр?

— Не умничай тут, ты, маленький грязный еврей!

Александр взглянул на него холодно.

— Это воистину так, сэр, — сказал он, — я действительно маленький и рожден в еврейской вере, но что касается грязи, я совершенно уверен, сэр, что вы моетесь не чаще, чем я, сэр.