Царь-гора

Аглая внимательно посмотрела на него, не останавливаясь, и тут же отвернулась, опустила голову.

— Эй, — позвал Федор, — так ты со мной?

— Конечно, с тобой. Один заблудишься, — насмешливо ответила она, блеснув в его сторону глазами.

Наутро Федора разбудило конское ржание у окна. Разлепив веки, он увидел рыжую лошадиную морду, просунувшуюся в открытую форточку и жующую листья домашнего вьюнка. В испуге Федор попытался набросить на нее одеяло, но промахнулся и повалил с подоконника цветочные горшки. Лошадь закивала головой, разразилась недовольным ржанием.

— А ну не ори тут! — погрозил ей Федор, в спешке натягивая брюки.

Дверь в комнату распахнулась, на пороге возник дед Филимон, из-за него выглядывала Аглая.

— Чего буянишь-то? — поинтересовался дед.

Федор, вдруг засмущавшись, торопливо надел рубашку, застегнулся.

— А вы-то чего? Врываетесь… Лошади какие-то… — Он оглянулся на окно, но наглой морды уже не было.

— Ты ж в поход собрался, — ответил дед, — а все дрыхнешь. Вон, Аглайка прискакала.

Федор посмотрел на часы — они показывали половину пятого.

— Да, — медленно сказал он и потер висок, — если девушке приспичивает в полпятого утра идти со мной в поход, это что-нибудь да значит.

Аглая громко и выразительно фыркнула.

— В горах нет уличных фонарей, надо пользоваться солнечным светом. А солнце давно в небе.

— Чья это лошадь? — В мысли Федора закралось не очень приятное подозрение.

— На ближайшее время — твоя.

— Ох, нет, — простонал он.

— Да, — улыбнулась Аглая. — Готовь свое седло к долгому массажу.

Федор на мгновение одеревенел от изумления.

— Где ты набралась этого вульгарного цинизма?

— Ты просто плохо меня знаешь, — ответила она, исчезая. — Даю тебе на сборы пятнадцать минут.

— Во так вот, — сказал дед, двинув головой. — Понял, Федька?

— Тоже мне, командирша нашлась, — крикнул Федор в окно.

— И штаны застегни, — сурово добавил дед. — А девку мне чтоб не обижал.

Суетливым движением Федор подтянул молнию на брюках.

— Обидишь ее, как же, — пробормотал он.

…Пять часов спустя позади осталось горное ущелье с ручьем, по которому перешли на другую сторону Курайского хребта. Федор взмолился:

— Все. Перерыв на обед.

— Натрудил мозоль?

— Целых две.

— Говорила же тебе, сиди ровно и держись ногами. А ты прыгаешь на лошади, как бурдюк.

— Да лучше сидеть на электрическом стуле, чем на этой скотине, — вспылил Федор.

Аглая подъехала ближе и вдруг хлестнула сорванной веткой по крупу его лошади.

— Догоняй!

Она понеслась галопом. Кобыла Федора, резко сменив скорость с первой на третью, поскакала следом, отставая на полкорпуса.

— Ты что делаешь?! Я же упаду! — завопил Федор, прижимаясь к холке лошади.

— А как еще быстро научить тебя держаться в седле? — крикнула Аглая и направила своего чалого жеребца наискосок через мелководную речку. В фарватере поднятых брызг вздымала воду и его каурая кобылка.

Федор, крепко облепив лошадь руками и ногами, отдался на волю судьбы.

Когда он почувствовал, что кобыла пошла медленнее и тяжелее, вокруг был лиственничный перелесок, покрывающий горный склон. Узкая дорога забирала вверх и терялась в свиристящих зеленых дебрях.

— Сколько это мы отмахали? — спросил он удивленно.

— Километров восемь. Хочешь передохнуть?

Федор распрямил спину, проверил свои ощущения и с содроганием ответил:

— Я не смогу с нее слезть. Кажется, я прирос к этой скотине. Даже страшно подумать, что ждет меня на земле.

— Вот и хорошо. Едем дальше.

— Дорогая моя Аглая, — с мукой в голосе произнес Федор, — тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты изверг? Извергиня.

— Первый раз слышу.

Федор стоически превозмогал себя еще пару часов, периодически принимаясь разминать затекшие плечи и седалище: крутил поочередно руками и пытался вставать в стременах.

— Что ты делаешь? — спросила Аглая, наблюдая за его телодвижениями.

— Даю роздых мозолям, — ворчливо ответил Федор.

За эти два часа вокруг сменялись разнообразные картины: сосновые боры, светлые кедровые редколесья, ковыльные степи, кормящиеся стада овец и дремлющие возле них пастухи, альпийское разноцветье, гудящее шмелями и завораживающее красками. В конце концов Федора начало клонить в сон. Он уткнулся лицом в гриву кобылы и вдруг осознал, что сидит в густой лесной траве, прислонившись к стволу дерева, а нос ему щекочут мелкие листья соседнего кустарника. Лошади паслись неподалеку, Аглая раскладывала на земле самобранку.

— Как это я? — встряхнулся Федор и тут же пожалел, что сделал это. Все тело, до самой мелкой косточки, ныло и жаловалось, не желая больше совершать какие-либо движения. Да и без движений все мышцы пели на разные лады, выводя грустную, очень несчастную мелодию боли.

— Лошадям тоже нужен отдых, — флегматично объяснила Аглая.

— А-а, — сказал Федор и подумал, что нужно бы оскорбиться, но не стал — не было сил.

Он принялся молча насыщаться. Не хотелось тратить усилия на разговор, и вскоре Федор обнаружил, что ни ему, ни Аглае затянувшееся молчание не в тягость.