Царь-гора

— Попа, говоришь? — умываясь, переспросил Федор. Мысль о церкви и присланном священнике плавно перетекла в другую: — Дед, ты Аглаю не видел?

— Да встречалась. Запала девка в душу? — усмехнулся дед. — О вечном думать боле не тянет?

— Да как тебе сказать. Вот если бы она попалась на перо Петрарки или Пушкина, они бы сделали из нее небесное создание, живущее где-то там, под облаками, и простым смертным недоступное…

— Ну а ты, Федька, кого из нее сделал? — спросил дед.

— Кого я мог из нее сделать? — погрустнел Федор. — Она мечтает о куче детей и ненавидит иные возможности. Я не мог не объяснить ей, насколько это неподходяще для нее. Но она не захотела слушать и прогнала меня.

— Ну, это ты брось, слышь, Федька, — сказал дед. — Неподходяще ему! По-нашему — семеро на лавке и еще трое у мамки. Вот так вот. У меня пять девок народилось, всех замуж отдал, ни одной при себе на старость не оставил. Аглайка добрая девка. Не то что нынешние немочные курицы — одним еле опростаются и квохчут над ним.

— К тому же у нее идиосинкразия на город, — молвил Федор, ни к кому не обращаясь, зевнул и улегся на кровати. — И больше я не хочу о ней слышать. Ее самолюбие не желает играть с моим в одну игру. Дикарка, одним словом. Ее не приручить.

— А чего спрашивал-то? — крикнул из другой комнаты дед.

— Так, случайный ход мысли, — ответил Федор, задремывая.

Разбудила его хлопнувшая дверь. В доме было тихо, жужжала весенняя муха, и тикали ходики на стене. Федор нашел в холодильнике дешевую колбасу, сделал бутерброды, налил в стакан молока.

— Слышала, бабуль, — позвал он бабушку Евдокинишну, бессловесно созерцавшую герань на окне, — церковь у вас тут возрождать будут. Старая сгорела, одни головешки остались. Ты, может, еще помнишь, как с нее советская власть купол сшибала. Ты ведь и Гражданскую должна бы помнить. Тебе тогда лет двенадцать было. А, бабуль? Эх, ничего ты не помнишь, — вздохнул он.

Он доел бутерброды и взялся за книжку, купленную в Актагаше. В ней рассказывалось о том, что Беловодье скоро откроется людям, так как теперь для этого нет никаких препятствий и, наоборот, есть все условия. О препятствиях, которые были раньше и не давали стране счастья распахнуть для всех свои ворота, в книжке говорилось с душевным надрывом, уже знакомым Федору. Можно сказать, слишком близко знакомым — от этого сильного чувства пострадал его нос. Федор потрогал нашлепку, поморщился и пролистнул примитивные рассуждения о препятствиях в духе «царских сатрапов» и «злых большевиков».

Через несколько страниц он наткнулся на описание прошлогодней экспедиции, снова и с тем же надрывом искавшей в горах Беловодье. Желанной цели она не достигла, но, сообщалось в книжке, подобралась очень близко — отыскала на Курайском хребте тайную кержацкую пещеру. Восторг участников экспедиции был, естественно, неописуем, когда они обнаружили в пещере живых старообрядцев, до сих пор прячущихся от советской власти. Рассказам о том, что советская власть давно почила, кержаки не поверили и скрылись в глубине пещеры вместе со своими молельными черными квадратами. Зарисовка квадрата имелась в книжке. Федор после некоторого раздумья пришел к выводу, что это закопченая до совершенной черноты старообрядческая древняя икона с нацарапанными поверх утраченного изображения значками. Ошалевшие от счастья участники экспедиции приняли эти значки за тайное знание, которым обладают пещерные жители. Безусловно, оно должно содержать ключ к разгадке Беловодья, решили они. Только делиться своим знанием кержаки не захотели, а пускаться за ними в погоню по неизведанным пещерным тропам искатели не рискнули.

Федора отвлек тихий шорох. Он оглянулся и замер от неожиданности. Бабушка Евдокинишна, очнувшись от своего сна наяву, задвигалась на стуле, беспокойно вертела по сторонам головой и роняла слезы. Несколько минут Федор наблюдал за ее оживанием, боясь шелохнуться. А затем услышал про белого генерала, похороненного у сгоревшей церкви без малого девяносто лет назад.

Дед Филимон, с порога увидев бабушку Евдокинишну на ногах, выронил сумку с контрабандной дребеденью и от всего сердца возгласил:

— Мать! Ну ты даешь!

Несколько дней Федор гулял с прабабкой вокруг дома, приготовляя ее к дальнему путешествию до сгоревшей церкви. Волнение его достигало мало не штормовых баллов, но он терпел — торопить столетнюю бабушку было рискованно для ее здоровья и едва прояснившегося рассудка. Каждый день он обязательно спрашивал ее, сможет ли она точно вспомнить и указать место захоронения. И всякий раз получал в ответ:

— Я хоть старая, да из ума не выжила.

— А имя его, бабуль, знаешь? — выпытывал Федор.

— Откудова мне знать? — скрипела бабушка Евдокинишна. — Поп, дядька мой, может, и знал. А я за робятами его ходила, пока попадья хворала. Да недолго они в селе простояли, день да ночь. Наутро-то генерала и подстрелили. Тут началось: тут стреляют, там палят. Страсть!

— Значит, был бой. С партизанами или красноармейцами? — спросил Федор.

Бабушка Евдокинишна с минуту думала, потом продребезжала: