Царь-гора

— Пришли мы с сестрами к воротам, постучались, а как открыли нам, сразу мы поняли — неладное что-то. Караульные прямо не глядят, смущаются будто и продукты так-то неохотно берут, с грубостью даже. Раньше-то они нам не грубили, вежливо обходились. А тут их начальник пришел, новый совсем, незнакомый. Расспросил их, потом нас и давай ругаться. И караульным солдатикам досталось, и нам, грешным. О правилах ареста все толковал, что мы его нарушаем и преступление делаем. Наказанием грозился от советской власти. А нам-то и наказание было б в радость, только б невинные не страдали. Так ему и сказали прямо. Ну, он еще поругал нас малость и разрешил носить молоко, ничего больше.

Другая монахиня, сестра Неонила, стояла у двери и кивала, подтверждая рассказ.

— А Петрова вы видели? — спросил Шергин, нервно прохаживаясь из угла в угол.

— Не было его, — быстро сказала сестра Неонила. — По двору какие-то незнакомые шатались, не по-русски горланили.

— Черт! — вырвалось у Шергина. Заметив, как сестра Ирина еще ниже опустила голову и торопливо перекрестилась, он пробормотал извинения.

— Вы в святой обители, уж будьте добры, себя держите, — укорила его сестра Неонила, — беса-то не призывайте, а то, неровен час, явится.

Не успела она договорить, по коридору за дверью пробежал шум, послышались скорые шаги и неясный говор. Сестра Неонила также спешно осенилась крестом и робко выглянула в коридор. Затем она вовсе скрылась за дверью, а через минуту маленькая комнатка заполнилась до предела. Кроме сестры Неонилы, появились еще две монахини, между ними втиснулся рослый и широкоплечий детина. Это был красногвардеец Петров, второй помощник коменданта Ипатьевского дома. С ходу бухнувшись на стул, он вытер рукавом пот со лба и сказал:

— Что хотите со мной делайте, товарищи женщины, только я отсюда не уйду, пока не будет мне спасения.

Увещевавшие его монахини оторопело умолкли. Сестра Неонила раскрыла от изумления рот, а сестра Ирина наконец подняла глаза — в них стояли слезы.

— Для спасения ты, братец, неудачно место выбрал, — усмехнулся Шергин. — Это тебе в мужской монастырь надобно.

— Нет уж, вы меня в это дело втравили, теперь и вытаскивайте, как хотите, — отрубил красногвардеец Петров. — Вот вам ваши бумаги, царь передал, а мне теперь за это башку снесут, если поймают.

Он достал из-за пазухи бумаги и положил на стол. Шергин узнал свою последнюю записку, адресованную Николаю, она была приложена к согнутым пополам листам, исписанным крупным прямым почерком. На обратной стороне записки Шергин обнаружил ответное послание: «Я прошу Вас, не тратьте понапрасну время и усилия. Прочтите это письмо, полученное мною пятнадцать лет назад, и Вы поймете, почему я говорю Вам нет. Благодарю Вас, русских офицеров, за Вашу преданность мне, верность Богу и Отечеству. Как воины и христиане Вы должны понять. Не мстите за меня, я всех простил и за всех молюсь, чтобы не мстили ни за меня, ни за себя. Нет такой жертвы, которую я бы не принес, чтобы спасти Россию. Зло будет усиливаться — терпите. Да свершится воля Божия над нами: Россия спасена. Николай».

«Это писал безумец, — подумал Шергин, пряча записку и листки с неизвестным письмом в карман солдатских галифе. — Он твердо решился принести себя в жертву большевистскому Молоху».

— Авдеева с Мошкиным, ну, помощником его, арестовали утром, — рассказывал тем временем Петров, оглядываясь по очереди на монахинь и Шергина. — Объявили, будто за покражу и пьянку, а только по правде не за это, уж я-то знаю. Пока арестантам житья не давали, начальство ничего, через пальцы на водку глядело. И что вещи у них таскали, тоже ничего. А как у нас маленько сердце защемило на них глядеть, ослабу дали, так комиссару из чрезвычайки, Юровскому, это сильно не по нраву стало. Ну и вот. Этих в тюрьму уволокли, караульных заменили, латышей теперь поставили, не то немцев.

— А ты? — спросил Шергин.

— А я сбег. Не стану же я дожидаться, пока мне голову открутят. Мне-то точно бы из чрезвычайки обратного ходу не было, если я с вами завязался.

— Так откуда бы они это узнали? — наклонился к нему Шергин.

— Они все узнают, что им надо. Вот посмотрели бы мне в глаза, я бы им сам все и выложил. — Он набрался духу и выпалил: — Пытают там сильно. На то она чрезвычайка.

Монахини у дверей зашушукались, сестра Неонила ахнула, а у сестры Ирины по щекам текли мокрые дорожки.

— Так что мне теперь одна дорога — к вашим уходить, — сказал Петров. — А они, слышно, совсем сюда подбираются. Недолго уже осталось.

— Что ж ты, братец, своих предаешь? — насмешливо спросил Шергин. — Может, покаяться тебе перед ними? Авось помилуют.

— Какие они мне свои, — обиделся красногвардеец Петров. — Насмотрелся уже ихней власти. Жид русскому не товарищ. В здешнем совете хоть и наши горнозаводские сидят, да вертит ими Шая Голощекин, а Шае Янкель из Москвы указания шлет. А мне моя рабочая гордость не позволяет больше, — твердо заявил он.

— Что теперь с ними будет? — глотая слезы, прошептала сестра Ирина.

— С кем? — спросил Петров.

— С царственными страдальцами, — еле слышно выдохнула она.