Царь-гора

— Он, безусловно, ознакомился с вашим письмом. Но вчера во время причастия он дал мне понять, что ответа не будет.

— Каким образом вы это поняли? — немного разочарованно спросил Шергин.

— Он очень выразительно покачал головой. Я трактую это так, что государь не желает бежать. Он намерен разделить судьбу своего народа и России. Ведь и раньше, вспомните, еще будучи под стражей в Царском Селе, император заявлял, что не покинет страну.

— Но сейчас не семнадцатый год, и у власти не кукольное Временное правительство, а кровавые душегубы, — в сердцах произнес Шергин. — Да и ситуация благоприятствует. Чехи подняли мятеж против советов, Сибирь уже начала освобождаться от большевиков. Знает ли об этом Николай?

— Газет им не дают, а слухам проникнуть в дом неоткуда. Я уверен, охранники ни о чем пленникам не сообщают.

— Значит, это должны сделать мы. Вечером я принесу новую записку. Вы не откажетесь передать ее?

— Я всего лишь исполню свой долг перед Богом и Его помазанником, — тихо ответил священник.

Сойдя с церковной паперти, Шергин постоял немного, глядя через площадь на двухэтажный дом, совсем недавно обнесенный наспех двумя рядами забора. Особняк инженера Ипатьева был приспособлен большевиками под тюрьму, где содержалась безвыходно царская семья. Для чего понадобилось увозить из Тобольска государя с женой и лишь через месяц доставить сюда наследника с княжнами, оставалось загадкой, хотя и не такой уж неразрешимой. Шергин подозревал, что Николая намеревались использовать в политических целях, хотели добиться от него согласия на что-то. И вряд ли это были большевистские интриги. Скорее всего, тут следовало предполагать германские планы «реставрации», каким-то образом сорванные.

От отца Сергия стало известно, что бывший самодержец и его жена занимают угловую комнату дома. Однако разглядеть что-либо в постоянно закрытых окнах, выходивших на площадь и в переулок, было невозможно — не из-за двойного забора, а из-за того, что стекла густо выбелили известью. «Скоты», — выругался Шергин на счет большевиков и направился вниз по Вознесенской улице к центру города. В конце ее находился пруд, где плавали утки со своим потомством и ловили рыбу особенно удачливые по этой части мещане. Шергин обогнул пруд, прошел еще квартал и позвонил в дверь скромного двухэтажного дома, принадлежавшего коммерсанту Потапову. Полтора месяца назад его приютила здесь дочь Потапова, Лизавета Дмитриевна, соломенная вдова без детей и с большим запасом нерастраченных чувств.

Дверь открыла хозяйка. Слуги разбежались еще зимой, польстившись революционной свободой и прихватив с собой кое-что из коммерсантского имущества. Елизавета Дмитриевна после этого слышать не желала о развращенной Советами прислуге в доме и хозяйствовала сама — очень боялась быть зарезанной ночью в постели. И за больным, не встающим с постели родителем, тоже ухаживала самолично, стойко перенося старческие капризы.

— Петр! Наконец-то.

Шергина обдало волной густого цветочного аромата. Лизавета Дмитриевна схватила его за руку, но сейчас же отпустила. Вдова была импульсивна и порывиста, однако время от времени вспоминала о приличиях.

— К тебе пришли, — сказала она взволнованно. — Я бы не впустила его в дом, но этот человек назвался твоим товарищем. Тебя так долго не было, я вся изнервничалась. Такое ужасное время, я все время чего-то боюсь…

— Где он? — спросил Шергин, снимая солдатскую шинель.

— В твоей комнате. Я на всякий случай заперла его ключом, а украсть там едва ли что можно.

— Вы неподражаемы, Лизавета Дмитриевна, — усмехнулся Шергин. — А если он выпрыгнул в окно с моими вещами? К тому же там деньги.

— Господи. — Глаза Лизаветы Дмитриевны стали круглыми и перепуганными. — Об этом я не подумала.

Они поднялись по лестнице, вдова отперла дверь и заглянула в комнату.

— Слава Богу! — выдохнула она, пропуская Шергина.

На его кровати развалился штаб-ротмистр Чесноков и томно перебирал струны гитары, напевая под нос. При виде Шергина он отложил инструмент и, когда дверь закрылась, отрезав Лизавету Дмитриевну, развязно подмигнул:

— Ну и как оно? — Он изобразил непристойное движение. — Хороша вдова на вкус?

— Вы пришли говорить об этом, ротмистр? — не слишком дружелюбно осведомился Шергин.

— Не будьте столь мрачны, господин капитан, — ухмыльнулся Чесноков. — Все мы люди-человеки. Просто завидую я вам, Петр Николаич. Самому как-то не удается устраиваться с таким купеческим комфортом да под теплым женским боком. А ведь я бы не сказал, что вы принадлежите к тому типу, который нравится женщинам. Совсем не принадлежите. Вам еще никто не говорил, что с этим шрамом вы похожи на Франкенштейна?

Он вынул из кармана студенческой тужурки портсигар и закурил.

— Александр Иваныч, — сказал Шергин, садясь на стул у окна, — переходите к делу.

— Большевистские газеты сегодня подтвердили, — с удовольствием сообщил Чесноков, — что Совдепы вынуждены были драпать из Новониколаевска, Челябинска и Омска. Особенно расписывают «злодеяния» некоего атамана Анненкова с его казачьим отрядом. Вы не знаете, кто таков этот бравый Анненков?