Царь-гора

Аглая внимательно посмотрела на него, не останавливаясь, и тут же отвернулась, опустила голову.

– Эй, – позвал Федор, – так ты со мной?

– Конечно, с тобой. Один заблудишься, – насмешливо ответила она, блеснув в его сторону глазами.

Наутро Федора разбудило конское ржание у окна. Разлепив веки, он увидел рыжую лошадиную морду, просунувшуюся в открытую форточку и жующую листья домашнего вьюнка. В испуге Федор попытался набросить на нее одеяло, но промахнулся и повалил с подоконника цветочные горшки. Лошадь закивала головой, разразилась недовольным ржанием.

– А ну не ори тут! – погрозил ей Федор, в спешке натягивая брюки.

Дверь в комнату распахнулась, на пороге возник дед Филимон, из-за него выглядывала Аглая.

– Чего буянишь-то? – поинтересовался дед.

Федор, вдруг засмущавшись, торопливо надел рубашку, застегнулся.

– А вы-то чего? Врываетесь… Лошади какие-то… – Он оглянулся на окно, но наглой морды уже не было.

– Ты ж в поход собрался, – ответил дед, – а все дрыхнешь. Вон, Аглайка прискакала.

Федор посмотрел на часы – они показывали половину пятого.

– Да, – медленно сказал он и потер висок, – если девушке приспичивает в полпятого утра идти со мной в поход, это что-нибудь да значит.

Аглая громко и выразительно фыркнула.

– В горах нет уличных фонарей, надо пользоваться солнечным светом. А солнце давно в небе.

– Чья это лошадь? – В мысли Федора закралось не очень приятное подозрение.

– На ближайшее время – твоя.

– Ох, нет, – простонал он.

– Да, – улыбнулась Аглая. – Готовь свое седло к долгому массажу.

Федор на мгновение одеревенел от изумления.

– Где ты набралась этого вульгарного цинизма?

– Ты просто плохо меня знаешь, – ответила она, исчезая. – Даю тебе на сборы пятнадцать минут.

– Во так вот, – сказал дед, двинув головой. – Понял, Федька?

– Тоже мне, командирша нашлась, – крикнул Федор в окно.

– И штаны застегни, – сурово добавил дед. – А девку мне чтоб не обижал.

Суетливым движением Федор подтянул молнию на брюках.

– Обидишь ее, как же, – пробормотал он.

…Пять часов спустя позади осталось горное ущелье с ручьем, по которому перешли на другую сторону Курайского хребта. Федор взмолился:

– Все. Перерыв на обед.

– Натрудил мозоль?

– Целых две.

– Говорила же тебе, сиди ровно и держись ногами. А ты прыгаешь на лошади, как бурдюк.

– Да лучше сидеть на электрическом стуле, чем на этой скотине, – вспылил Федор.

Аглая подъехала ближе и вдруг хлестнула сорванной веткой по крупу его лошади.

– Догоняй!

Она понеслась галопом. Кобыла Федора, резко сменив скорость с первой на третью, поскакала следом, отставая на полкорпуса.

– Ты что делаешь?! Я же упаду! – завопил Федор, прижимаясь к холке лошади.

– А как еще быстро научить тебя держаться в седле? – крикнула Аглая и направила своего чалого жеребца наискосок через мелководную речку. В фарватере поднятых брызг вздымала воду и его каурая кобылка.

Федор, крепко облепив лошадь руками и ногами, отдался на волю судьбы.

Когда он почувствовал, что кобыла пошла медленнее и тяжелее, вокруг был лиственничный перелесок, покрывающий горный склон. Узкая дорога забирала вверх и терялась в свиристящих зеленых дебрях.

– Сколько это мы отмахали? – спросил он удивленно.

– Километров восемь. Хочешь передохнуть?

Федор распрямил спину, проверил свои ощущения и с содроганием ответил:

– Я не смогу с нее слезть. Кажется, я прирос к этой скотине. Даже страшно подумать, что ждет меня на земле.

– Вот и хорошо. Едем дальше.

– Дорогая моя Аглая, – с мукой в голосе произнес Федор, – тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил, что ты изверг? Извергиня.

– Первый раз слышу.

Федор стоически превозмогал себя еще пару часов, периодически принимаясь разминать затекшие плечи и седалище: крутил поочередно руками и пытался вставать в стременах.

– Что ты делаешь? – спросила Аглая, наблюдая за его телодвижениями.

– Даю роздых мозолям, – ворчливо ответил Федор.

За эти два часа вокруг сменялись разнообразные картины: сосновые боры, светлые кедровые редколесья, ковыльные степи, кормящиеся стада овец и дремлющие возле них пастухи, альпийское разноцветье, гудящее шмелями и завораживающее красками. В конце концов Федора начало клонить в сон. Он уткнулся лицом в гриву кобылы и вдруг осознал, что сидит в густой лесной траве, прислонившись к стволу дерева, а нос ему щекочут мелкие листья соседнего кустарника. Лошади паслись неподалеку, Аглая раскладывала на земле самобранку.

– Как это я? – встряхнулся Федор и тут же пожалел, что сделал это. Все тело, до самой мелкой косточки, ныло и жаловалось, не желая больше совершать какие-либо движения. Да и без движений все мышцы пели на разные лады, выводя грустную, очень несчастную мелодию боли.

– Лошадям тоже нужен отдых, – флегматично объяснила Аглая.

– А-а, – сказал Федор и подумал, что нужно бы оскорбиться, но не стал – не было сил.

Он принялся молча насыщаться. Не хотелось тратить усилия на разговор, и вскоре Федор обнаружил, что ни ему, ни Аглае затянувшееся молчание не в тягость.